Южный Урал, № 11
Шрифт:
— У Урала-то еще все богатство впереди, — неожиданно раздается из угла сиповатый, с хрипотцой, голос. — В кои годы, не помню, приезжал сюда один умный человек. Вроде вас такой же — ученый, все наскрозь знал. Я у него кучером робил. Говорливый был, страсть лошадей любил. Часто говаривал: надо каждому охотнику иметь увеличительное стеклышко. Земля-то смешана. У каждого металла свой спутник есть. Спутника найдешь, а он к металлу приведет. В стеклышко-то посмотришь — все и видно: и плохое, и хорошее, золото там, скварец или что. Он, человек тот, без молотка да стеклышка не езживал. Какой камешок подберет, молотком по нему почакает и — в сумку. Приедет, чайку попьет, и — в лаболаторию. И
…Беседа со старателями затянулась почти до полуночи. Не хочется, а пора ехать.
— Приезжайте в другой раз, да пораньше! — приглашали полдневчане, прощаясь. Другие напутствовали: — На березовой горе в перву голову поищите. Богато место должно быть!
Они или не повяли, или так и не поверили, что к ним приезжали не геологи-разведчики. Сбил их с толку Бажов — и видом своим, и познаниями в горняцком деле. Совсем свой брат-старатель!
Косой Брод — старинное золотоискательское сельцо на восточном склоне Уральского хребта, родной брат деревни Полдневой. Избы крепкие, пятистенные, из столетнего леса. Все ложбинки, все русла высохших речек вокруг селения ископаны, переворошены руками старателей. Местность изрыта до такой степени, как будто по лицу земли прошла оспа.
Выше села, у леса, видны новые большие дома городского типа. Там — пионерский лагерь, самый крупный в районе, куда на период летних каникул выезжают дети полевских рабочих и служащих, зюзельских горняков, северских металлургов. Место красивое, открытое. Быстро струится речка, разделяющая село на две неравные части. Берега ее не избежали общей участи — тоже перерыты и, видимо, уже давно: многие ямы затянуло буйной растительностью. Здесь, на берегу этой речки, был найден не так давно четырнадцатикилограммовый самородок, о котором мы услышали еще в поезде и слепок с которого хранится в кабинете секретаря райкома партии.
Есть здесь и колхоз. Мы сидим в правлении артели и беседуем с колхозным бригадиром.
— Лебеди у вас тут были, — говорит Павел Петрович, — на воротах. Не помните?
— Нет… что-то не припомню, — морщит лоб моложавый, молодцеватый бригадир. — Да я вам сейчас стариков представлю, они все должны знать. — И, обернувшись к присутствующему тут же мальчугану, наряженному, невзирая на теплое время года, в треух и стеганую кофту, командует: — Беги-ко к Михаиле Степанычу! Пусть в правление сейчас же идет. Скажи: человек ждет.
— Будет гаму-то! — вновь поворачиваясь к гостю, продолжает он. — Недослышит немного — кричит. А старик памятливый, все знает.
Минут через десять появляется Михайло Степаныч, немного сутулый. Несмотря на преклонные годы, не седой. Длинноносый, усатый, с небольшой бородкой. В солдатской мятой фуражке и в калошах, надетых поверх шерстяных носков. Разговаривает громко почти кричит. Выглядит нето испуганным чуть-чуть, нето недовольным.
— Лебедей-то куда девали? — громко спрашивает, подсев к нему, Павел Петрович.
— Каких лебедей? — старик прикладывает руку ковшиком к уху.
— На воротах-то сидели!
— Я не по тому делу…
— Ты не разобрался еще, — пытается разъяснить непонятливому или прикидывающемуся непонятливым старику бригадир. — Ты расскажи. Ты ведь должен знать. Лебеди-то на воротах налеплены были, топором вытесаны.
— Вот где-то здесь, на въезде, — помогает Павел Петрович. — Дом небольшой, резьба интересная.
Нет, не помнит Михайло Степаныч о лебедях.
Пришел другой старик, полная противоположность первому. Бритое
— Не помню я, Иван Степаныч, — как бы оправдываясь, говорит первый старик второму.
— А я скажу — вспомнишь. Криуля стояла в виде гуся на воротах, на крыше… забыл?
Но так и не вспомнили, ни тот ни другой, за исключением того, что «была криуля на манер гуся», а что за «криуля», к чему, — не знали. Не помнили и про то, куда исчезли деревянные лебеди.
— Жаль, — откровенно-разочарованно говорит Павел Петрович. — Хороший сказ я о них знаю. Хотел кой-какие детали в памяти восстановить.
Старики виновато поглядывают на него. Озабочен бригадир.
— Вы его спросите, как он на богомолье ходил, — понижая голос, советует бригадир. — Он тогда сразу разговорится.
Действительно, напоминание о богомолье оживило разговор.
— В Верхотурье я ходил, — охотно принялся рассказывать глухой. — Родитель на меня обет наложил. Женился я, взял, какую родителю не надо. А помириться охота, вот и ходил.
— Женихом, значит, ходил?
— Не-е. С бабой уж. Заробили с бабой и айда в Верхотурье. Вперед-от пешком все. Мимо Алапаихи. В каждой деревне часовенка на выходе, чтобы деньги клали. Как шли-то? А так и шли. В одном месте болото надо было обходить. Прямо через болото — восемнадцать верст, а на округ — шестьдесят. Нам сказывают: не ходите, разбойники там. А нас дивно [7] собралось, человек восемь. Пошли прямо. Верно: арема [8] , ели навалены.
7
Дивно — много (уральское).
8
Арема — глушь, чаща, тайга, непроходимые места (уральское).
Пришли в монастырь на Туре. Монастырь сам по себе, а деревня сама по себе. В монастыре коридор, по нему пройдешь — могилка. Земельку брали, воду святую. Как пришли, документы у нас отобрали. Три дня жили, кормили, потом вытуряют — айда домой… Без печатки не пускали. На исповедь сходишь, священник печатку поставит — значит, что на исповеди был. За все деньги подай. И за просфору, и за обедню. За квартеру, ясное дело, тоже. А как деньги кончатся — сразу и вытуряют, больше делать нечего…
«Вытуряют»… Не отсюда ли, не от монастыря ли на реке Туре, куда в прежнее время массами стекались на богомолье обманутые, темные, невежественные люди, беднота, — пошло это выражение?
Я привожу этот рассказ не столько потому, что тут фигурирует знаменитый в прошлом Верхотурский монастырь — центр поповского мракобесия на Урале; — сколько ради того, что в нем отразилось в какой-то мере умонастроение горнозаводского населения Урала того времени, в массе не очень богобоязненного, уже понимавшего обман, но еще продолжавшего повиноваться силе привычки, и отнюдь не робкого, как то неоднократно подчеркивает Бажов в своих сказах.
П. П. Бажов не раз указывал на необходимость изучения церковной старины, монастырских архивов, позволяющих пролить свет на многие факты истории (не говоря уже о многочисленных любопытных бытовых подробностях). Тема атеизма всегда интересовала Бажова. У него часто срывались острые, бичующие словечки в адрес поповщины: эта тема присутствует и в его творчестве.