Южный Урал, № 27
Шрифт:
— Без этого нельзя, товарищ Махров, — нахмурился Лоскутов.
— Понятное дело. Но кто руку поднял? Рогов!
— Ты мне зубы не заговаривай, не за этим приехал. Лучше покажи, как зерно на токах паришь, а государству не сдаешь…
Через несколько минут «Победа», прихватив Махрова, мчалась по проселочной дороге, направляясь на один из токов колхоза.
В этот раз на центральную усадьбу колхоза с молоком ехать вызвалась Лена Огородникова. Ей запрягли сивого мерина, уставили телегу бидонами.
Возле бригадной конторы встретилась Настенька, зоотехник. По запыленным керзовым сапогам, по косынке, на которой застряло несколько остьев сена, Лена догадалась, что Настенька успела побывать и на пастбище, и на фермах. Девушка сошла на обочину, давая дорогу подводе. Лена остановила лошадь и спросила:
— На центральную еду. Может, передать Косте привет?
Настенька покраснела до слез, сбила подорожник носком сапога.
— Чего ты выдумала, Лена? Он мне ни сват, ни брат…
— Я бы передала, мне ведь не трудно.
— Нет, нет, спасибо!
Лена тронула вожжи, помахала хворостинкой, крикнув: «Но, но!», и телега, громыхая, покатила дальше.
Почему Настенька скрытничает? Любой мальчишка знает, что она влюблена в Костю. Правда, Костя не замечает ее. Да и как же он заметит? Уж очень Настя всё скрывает. А чего скрывать? Взяла бы и сказала: «Люб, не могу без тебя!» Такую девушку всякий парень полюбит. Вот ее Борис тоже нос кверху гнул: я мол, не я! Но она быстро его приучила к вежливости!
Вызвалась ехать на центральную Лена неспроста. Везла новость для Бориса. Для него одного. Вторую неделю он домой нос не кажет. И оправдание есть: уборка. Хоть бы на денек приехал, проведал бы, как молодая жена себя чувствует. И ехать-то одни пустяки: семь километров. Но не едет. Она ему, конечно, это припомнит. Приходится вот теперь большой крюк делать, лишь бы встретиться. На центральную можно ехать прямиком — через овраг. Чтобы встретить Бориса, Лена поехала полями, Махрова не побоялась. Увидит — накричит, может, и оштрафует — от этого председателя всего можно ожидать. Но должна она с Борисом увидеться? Должна. Обязана сообщить ему новость? Обязана. Что ж, пусть штрафует Махров.
Мерин плелся неторопко, помахивая хвостом. Поскрипывала передняя ось, глухо постукивали друг о друга бидоны. Пыль ложилась за телегой на обочину, на поседевшую траву. За обочиной легло жнивье с кучками желтой соломы.
Подвода забралась на гребень бугра, и перед Леной открылся родной простор. Слева, метрах в пятистах от дороги, по кромке еще не скошенного массива двигался комбайн. Над ним плыло легкое облако пыли. Лена остановила лошадь, встала на телегу и, сорвав с головы синюю косынку, замахала:
— Боря-а-а!..
Она махала до тех пор, пока от комбайна не отделился человек и не бросился к подводе. Лена спрыгнула на землю и принялась кусать травинку.
Борис подбежал пыльный: пыль набилась в уши, припорошила волосы, легла на плечи пиджака пополам с лузгой и половой.
— Ленка! — радостно крикнул он. — Я
Он попытался притянуть Лену к себе, но она ударила его по рукам и сказала строго:
— Не лезь! Неделю глаз не кажешь — не стыдно? Дьявол конопатый.
— Лена!
— Думаешь, так и надо? Тебе наплевать! У-у, бесстыжие твои глаза! Мне, может, реветь охота, а ты… — и Лена всхлипнула.
— Что ты, Лена! — погрустнел Борис и, обняв ее, поцеловал в висок. — Ты же понимаешь — уборка. Вон еще сколько осталось и погода хорошая. Ты же знаешь дядю Ивана: сам не отдыхает и другим не дает. Зимой, говорит, бока будете пролеживать и с женушками миловаться.
— У тебя всегда так…
Лена доверчиво прижалась к Борису и прошептала:
— Конопатый ты, конопатый… А зимой, может, я не одна буду. Тогда на кой леший ты нужен будешь?
— Вдвоем?! — радостно отпрянул Борис. — Ленка, повтори скорее: вдвоем?!
— Зачем я ехала сюда? За семь верст киселя хлебать?
Борис подхватил жену на руки и закружился. Она смеялась и приговаривала:
— Ну, дурной, ну, дурной, уронишь…
…Лена продолжала путь. Уже скрылся за увалом комбайн, уже завиднелись домишки центральной усадьбы с ветряком на окраине, а Лена еще переживала то волнение, которое вызвала мимолетная встреча с мужем, его буйная радость.
У села повстречалась Лене «Победа», прошуршала мимо, обдав горячей пылью. В кабине она успела разглядеть Махрова и человека в диагоналевом кителе, в фуражке и вспомнила, что это секретарь райкома партии Лоскутов.
Отъехав немного, машина неожиданно встала. Открылась дверца, и из кабины вылез Махров. Лена остановилась: Махров требовательно звал ее к себе. Лена спрыгнула с телеги и подошла.
— Что везешь? — свирепо спросил Махров.
— Сено, — ответила Лена, — и солому.
— Брось! Мне некогда балясы точить!
— Вы разве не видите, что я везу?
— Опять к Борьке заезжала! Опять квасила молоко!
— Заезжала! Ну, и что же?
— Я тебе покажу!..
— Погоди, Махров, погоди, — остановил председателя Лоскутов. Он был на голову выше Махрова, статный, горбоносый, в галифе. Махров рядом с ним — колобок.
— Возможно, девушке надо было заехать к этому Борису, — продолжал Лоскутов. — Кстати, кто он?
— Мужем называется, — ответила Лена.
— Веская причина, — улыбнулся Лоскутов. — Езжай, езжай, а то и в самом деле молоко скиснет…
Махров поглядел на Лену, и она без слов поняла: ничего не забудет. Выпроводит начальство и припомнит и этот разговор, и пятикилометровый крюк. Она повела плечом: «Подумаешь, страсти какие!» — и побежала к подводе.
Возле правления увидела Костю. Он заводил мотоцикл, и заводил, видимо, давно: пот катился по заросшим щекам, рубашка на спине промокла. По ссутулившейся спине, по резким движениям, по остервенелым рывкам ноги, которой он крутил стартер, Лена поняла, что Костя не в духе. Она попридержала лошадь и крикнула: