Южный Урал, № 31

Аношкин Михаил Петрович

Ильдар повернулся к брату:

— Дороги совсем не видно… Куда едем?..

Идрис за шумом мотора и свистом ветра не услышал вопроса.

Теперь они ехали напрямик, наугад. Но скоро Идрис остановил трактор и, не заглушая мотора, высунулся из кабины. Он что-то кричал в темноту, но слова, сорванные с губ ветром, дробились, терялись в многоголосом шуме бурана. В кабину заглянул Никанор.

— Чего ты кричал?

— Решать надо, Никанор, как быть? Едем-то наудачу.

— Двигаться вперед надо. Скоро, должно, звезды проглянут, тогда по звездам дорогу найдем!

Лицо у Никанора было жесткое, уверенное, с таким человеком можно смело идти в любую непогодь — не пропадешь.

Никанор перевел глаза на Ильдара.

— Не замерз?

Ильдар покачал головой.

А было холодно. Не хотелось ни говорить, ни вставать, ни шевелить пальцами, — спрятаться бы поглубже в пахучий мех просторного полушубка, надетого поверх ватника, и дышать теплом, ощущать тепло, радоваться живительному теплу.

И Ильдар, положив на колени вытянутые вперед руки, закрыл глаза и окунулся в странное, приятное забытье.

Гудел надрывно мотор, ветер ошалело носился на воле. Болтанка в кабине казалась Ильдару забавной, и он улыбался.

— Ты спишь? — вдруг услышал он около уха. — Ты спишь?! Да ведь

ты спишь!..

Толчок в плечо встряхнул Ильдара. Трактор остановился.

— А ну, вылезай! — строго скомандовал Идрис. Но Ильдару все слышалось, как в полусне. Болтанка, чудилось, все еще продолжается. Идрис вытянул его из кабины. Ветер метался, кружился в неистовом переплясе, вроде бы утихал на миг, а потом, словно взяв разгон и осердясь, свистел еще пронзительней и еще лютее швырял тучи колючего снега.

Из темноты явились Никанор и Пяткин.

— Замерзает? — хрипло прокричал Никанор и, подойдя вплотную к Ильдару, схватил его за плечи и заглянул в лицо ему.

— Ты хлопай ладошками. Ну!..

Ильдар пошевелил руками и вскрикнул: руки ожгло болью.

Тогда Никанор затормошил сильнее, Идрис, взяв пригоршню снега, качал натирать ему щеки…

Потом они снова ехали, пробиваясь сквозь снег и ветер, по звездам определяя путь к совхозу, и снова была болтанка, и снова в ушах непереставаемо гудело, выло, свистело.

И, уже снова уходя в знакомое и странное забытье, Ильдар услышал:

— Огни!.. Ребята, огни, черт возьми!.. Мы дома!

4

Ильдар открыл глаза, разбуженный тихим говором. В окна гляделось утро. Ильдар пошевелил руками, увидел покрасневшие, будто обожженные пальцы и вспомнил поездку.

В комнате сидели мать, Идрис и незнакомый человек в кожаном пальто.

Ильдар закрыл глаза и медленно повернул голову к стене. Было обидно, что он оказался таким слабым… «Кажется, прихватило морозом руки? Неловко! Ну, это пустяки, — внезапна подумал он и повеселел. — Вы еще увидите, что я не слабый»..

Гость собрался уходить. Прощаясь, он все повторял:

— Ну, спасибо, спасибо, Идрис, ребятам! Молодцы парни!..

И в тоне его чувствовалось уважение.

Захлопнулась за гостем дверь. Идрис счастливо засмеялся, сказал матери:

— Вот, мама, дела какие!.. Интересно жить! А ты иди, мама, — медпункт без начальника, наверное, сиротой себя чувствует.

Ильдар лежал все так же, отвернувшись к стене, и думал о том, что счастье быть уважаемым людьми дается трудно и что, видно, не раз еще придется пробиваться сквозь ветра и ночи, прежде чем люди скажут тебе свое спасибо.

Марк Гроссман

В МИНУТЫ РАЗДУМЬЯ

Цикл стихов

РЕКВИЕМ

Позади задымленные реки, Красные печурки в блиндаже. Там, друзья, расстались мы навеки, С вами мне не встретиться уже. На слепом, на ледяном рассвете Пушки вас нащупали на льду. …Годы пролетают по планете, Люди возвращаются к труду. …Вновь трещат железные морозы, Звезды над полянами дрожат. Я хожу, где черные березы, Как солдаты павшие лежат, Где снаряды тусклые мерцают, Где, нахмурясь, в снеговой пыли, Боевых товарищей сменяя, Мертвые проходят патрули. Воспаленных век поднять не в силе, Замерев навек у блиндажа, Там стоят защитники России, В ледяные руки не дыша. Замерли у флагов караулы, В узких ямах стынет аммонал. Там сидит немолодой, сутулый Над измятой картой генерал. Там глядят бойцы из-под ладоней, Не мигая, прямо на меня: «Где теперь Доваторовы кони? Где теперь Ромистрова броня? Но и сгинув, мы узнать хотим: Погребла нас под собою тина, Далеко ли, парень, до Берлина, Может, виден он передовым?..» …Тишина над чащами Валдая, В полумгле хожу я у траншей, В ржавые землянки попадая, Оступаясь в дыры блиндажей. Я пришел товарищей проведать, Знаю я: за мной они следят. Пусть горит знаменами победа Над святою памятью солдат! …Звезды чуть дрожат на небосклоне, Ветерок не шелохнет кусты. На откосах скованной Шелони Молча подменяются посты. Шелонь — Ловать.

ТЕБЕ, ОЛЬГА

Все целовал и целовал бы шелк Твоих волос. И в горсти брал вот так же, Как из ручья, засыпанного солнцем, Берут пригоршни света и воды. Но нет тебя. И только шорох Сухой листвы и трав давно увядших, И сонный шум берез перед зарею — Все, что осталось в память о тебе. Проходят годы трудной чередой, И чахнет запах пороха на травах, И швы траншей заравнивает пахарь, И снова тучный всходит урожай. Все лечит время — чародей и врач. Так почему же мне не легче, Ольга? И я не знаю — сердце или ветер Мешают мне дышать и говорить. И я брожу по лесу, спотыкаясь, И

трогаю я ветки, на которых Твое дыханье, может быть, хранится, — Не могут годы все испепелить. И подорожник, что шуршит у речки, И незабудки тихое мерцанье Внезапно проступают в полумраке Неясным очертанием лица. Твоя могила — где ее искать? А может статься, девочка, жива ты? Не лги, солдат. Ты все отлично знаешь. Не лги себе в утеху. Ни к чему. Ты безоружной встретила свой час. Труслив и злобен был ефрейтор прусский. В меня б стрелял… Он получил бы пулю, Еще винтовки не успев поднять! Я воевал. И потускневший китель Хранит следы неровные осколков, Но рядом с этой воинской отметкой — Крупицы стружек, пятнышки смолы. Война прошла. Оружие — в запас И наши покареженные пальцы Опять в мозолях и в пыли кирпичной, В машинном масле и ржаной пыльце. Я не хочу. Я, Ольга, не хочу, — Ты слышишь, ты же слышишь, правда? — Я не хочу, чтоб рано или поздно На нас опять нагрянула беда, Чтоб девочка, которой нету, Которая родится только завтра, Не долюбив товарища по школе, Под пулями упала на траву. Еще твоя могила без ограды, Еще цветов на холмике не видно, А за морями ружья заряжают И собирают бомбы под землей. Мы слишком часто видели беду, Мы знаем цену времени и славу. Какой слепец об отдыхе тоскует? В такое время разве отдыхать! Смола мерцает на моей рубахе, Топор отлит из лома боевого, И пахнут бревна заводского зданья Блиндажного смолою и дымком. Я строю, Ольга. Строю. Я хочу Так много сделать, чтобы за морями Со злобою об этом говорили Под крышами штабов и министерств: «Проклятие! Опять Россия строит! Война нужна нам. Воевать опасно. Ну что ж, — терпенье. Подождем. Посмотрим. Проклятие! Они сильнее нас!» Так пусть завод, что я построю, И хлеб, что доведется мне посеять, И корабли, где мачты я поставлю, И руды те, что завтра я найду, — Пусть это все, что Родине на пользу, Пусть это все, что убивает войны, Тебе — родной, любимой, незабытой, — Пусть это будет памятник тебе.

ОТВЕТ НА ВОПРОС

— Ты по всей земле скитался, Ты прошел огонь и медь, Ошибался и влюблялся, — В чем поэзия? Ответь. — Нет причины для заминки И нетрудно дать ответ: «В золотой степной былинке, В каждой маленькой пылинке. Впрочем, если ты — поэт».

ЖЕЛЕЗНОЕ ДЕРЕВО — КЕДР

Пусть буду землей иль полынью, Волною морскою рябой, Весенней сиреневой синью, — Я жребий приемлю любой. Но если б спросила природа: «Кем хочешь ты быть, человек, Когда ты закончишь свой гордый Земной, кратковременный век?» — Я так бы ответил природе: «Не трогай с любимой земли, На каменной горной породе Мне кедром ты быть повели. Чтоб ветер касался могучих Ветвей на вершине моей, Чтоб видел я степи и кручи, Немолчные дали морей, Заросшие шрамы окопов У злой незабытой межи, Солдатские тайные тропы В пьянящем цветении ржи, Россию в любви и довольстве, Россию, что звал я своей, И версты, и версты, и версты Исхоженных мною полей, И всю тебя в свете лучистом, Родная моя сторона. Мы жили затем, коммунисты, В суровые те времена». Так, если надвинется осень И смерть замелькает вдали, — Природа, на горном утесе Ты кедром мне быть повели.

ЧТО ЖИЗНЬ, ЛИШЕННАЯ ГОРЕНЬЯ?..

Что жизнь, лишенная горенья? Она печальна и пуста, Она — осеннее смиренье Почти увядшего листа. Пусть не покой, а поиск вечный Судьба дарует мне в удел, Чтоб в громе бури быстротечной Я тишины не захотел, — Чтобы в жилище не был нищим, В пути — без дружеской руки. Ищи любви, как хлеба ищут, Как землю ищут моряки.