Южный узел
Шрифт:
19 августа наши наделали глупостей. Государь и наделал, кто же ещё? Не терпелось. Пусть посмотрит на результаты. Посчитает в головах. Да, и, главное, незачем было доверять команду поляку, пусть и личному адъютанту, полковнику Залусскому, которому дали для разведки боем несколько эскадронов конных егерей и два батальона пеших.
С моря корабли Грейга мешали туркам подойти, так они пожаловали по сухому пути и встали целой армией напротив крепости. Вот что такое промедление! Залусский должен был всего-навсего прощупать границы их лагеря.
Зато тот на чём свет ругал беднягу-полковника: промедлил отступлением, не собрал людей, запутался, отходя, в кустарнике. Подставил головы своих под сабли мигом выскочившей турецкой конницы. А офицеры… Да, офицеры молодые, необстрелянные. И солдаты гвардейской пехоты, сколько ни тренируй, а всё в первом деле.
— Что это? Что! — Никс едва не топал ногами. — Где это видано! Кто их учил?!
Сам же и учил. На манёврах в Красном Селе. Но война — не манёвры. Александр Христофорович сохранял непроницаемое лицо. Только обронил:
— Прошу заметить, люди, под пулями не бывавшие.
— Да они поиск совершить не могут!
— Могут… при хорошем командире.
Государь воззрился на Бенкендорфа, аж глаза из орбит полезли.
— Ах, раз вы хороший командир, то поезжайте, подберите их и завтра повторите манёвр.
«Сие не манёвр». Но возражать не стал. Поехал. Егеря чуть не плакали. Убитыми более половины батальона. Сказал Залусскому пару ласковых.
— Почему оставили пехоту без прикрытия? Сами ускакали с кавалерией? Для вас те, кто на двух, а не на четырёх ногах, не люди?
Вместо растерянности и стыда в глазах полковника плеснулась ненависть. На мгновение. Но Бенкендорф заметил. Зря государь им доверяет. Бросят и ускачут. Сарматы хреновы!
В довершение ко всему было потеряно ещё и полковое знамя.
Это известие совершенно раздавило императора.
— Я не считаю возможным завтра повторить атаку, — прямо сказал Бенкендорф, когда тот собрал в палатке совещание. — В батальонах господствует дух уныния. Младшие офицеры потрясены поражением. Турки будут нас ждать, а людям трудно сражаться на земле, где лежат тела их же вчера убитых товарищей.
Государь помолчал.
— Когда на то пошло, то и вовсе надо бы их расформировать, чтоб не позорили…
— Ваше величество, — взмолился бывший командир Егерского полка генерал Бистром, ушедший на повышение, на дивизию. — Я знаю этих людей. Только неопытность командиров…
— Знамя потеряли, — сопел Никс. — Что вы о них ещё скажете?
— Знамя — не голова, — подал голос до сих пор молчавший Воронцов. — Мне пришлось командовать Нарвским полком, который вот так же корили знаменем. А люди просто попали под перекрёстный огонь: друг друга вытаскивали, оружие не бросили, даже пушки выкатили… Я за каждого потом мог поручиться. А принял — хуже них не было. Теперь из лучших.
Его величество ещё недовольнее
Бисторм благодарно посмотрел на Воронцова. Государю мало кто дерзал возражать. Тот быстро отучал от подобной привычки: взгляда бывало достаточно. Но Михаил Семёнович даже не возражал — рассказывал.
— В лейб-гвардии и солдаты, и офицеры из молодых, войны не видевших. Так было угодно вашему августейшему брату. Все обстрелянные в армейских полках.
Не графу сейчас сообщать, почему так. Покойный монарх не хотел, чтобы в гвардии, войди генералы в заговор, они могли рассчитывать на рядовых, прошедших с ними от Москвы до Парижа. На этом провалился Милорадович. Гвардейцы его не знали. А он-то думал… поехал уговаривать… Впрочем, его император простил. Мёртвого простил. А с живого, может, и спросил бы.
Тогда, 14 декабря, необстрелянность мятежников спасла трон. Теперь, на войне, молодость гвардии оборачивалась против русской стороны.
— Учить надо, — спокойно заключил Воронцов. — А в пекло успеется.
— Нет знамени — нет полка, — заявил император. — Генерал Бистром завтра зачитает им приказ. Личный состав будет отдан 13-му и 14-му армейским егерским полкам. Пусть учатся.
Бистрома чуть удар не хватил.
— Мой полк, — повторял он. — Мой полк…
Но мирволить никто не позволил.
— Каковы ваши намерения, генерал? — император был темнее тучи.
«Приятно, что вы спрашиваете о моих намерениях, а не о своих», — чуть не сказал Воронцов. Попробуй покомандуй, когда у тебя на голове Главная квартира и за каждым чихом надо бегать спрашиваться.
Бенкендорф побаивался за друга. Слишком волен на язык. Слишком насмешлив. Уже прозвал императора со свитой «золотой ордой» — изобилие шитья на эполетах позволяло. И уже весь лагерь повторял. Понаедут с советами. Шли бы уж, не мешали делать своё дело.
— Я намерен ждать, пока генерал Шильдер не подведёт под стены взрывчатку и не проделает в них пару-тройку знатных проломов, — заявил Воронцов.
— И это когда будет? — нетерпеливо дёрнул головой император.
— Недели через две, — отрапортовал Шильдер — Мы ведём подкопы в трёх разных направлениях. Егеря будут прикрывать минёров беглой стрельбой. Вот, изволите видеть, я принёс чертежи и расчёты.
Никс полюбопытствовал. Иногда он забывал, что больше не инспектор по инженерной части, и углублялся в мелочи. Однако инженером был хорошим. Чертил и считал лучше любого.
— А здесь можно сократить, — карандаш пошёл по бумаге. — Если это земля, а не каменная гряда…
Спохватился.
— Даже если сократить, две недели, — покачал головой Шильдер. Он тоже решался отстаивать свою точку зрения: Никс сам его выбирал и сам когда-то ручался перед братом за годность этого офицера.
— Что же дальше?