За час до полуночи (пер. Максима Дронова)
Шрифт:
Между двумя этими полюсами – Конго и Ямой – я сильно изменился, чего нельзя было сказать о Пайете Джагере – он оставался таким же, каким я его увидел впервые. Выходец из маленького городка в южном Трансваале, где еще верили, что у кафров нет души, он был одним из немногих уцелевших из первоначального состава. Как ни странно, Пайет не был расистом. Он присоединился к нам, поскольку возможность непыльной работы и кое-каких денег в кармане выгодно контрастировала с жизнью на семейной ферме под началом отца, у которого в одной руке была Библия, а в другой – хлыст, одинаково применяемый как к сыну, так и к кафрам, которым не посчастливилось работать
Пайет, я думаю, выжил исключительно благодаря тому, что поклонялся Берку, как богу, и с радостью шел за ним в преисподнюю и обратно, не подвергая ни малейшему сомнению его действия.
Я наблюдал за его отражением в зеркале, пока он аккуратно сбривал мне бороду, – загорелый, тщательно причесанный юный бог, мечта любого режиссера на роль молодого офицера СС, озабоченного муками совести и приносящего себя в жертву ради красивой девушки в финальной сцене фильма.
В дверях стоял Легран; его добродушное крестьянское лицо было бесстрастным, из-под густых шикарных усов выглядывал окурок сигары. Как я уже говорил, большинство наемников в Конго были искателями легкой наживы, однако встречались и исключения; Легран был одним из них – убийца, отправлявший людей на тот свет без малейших угрызений совести. Стрелок Иностранного Легиона, который сбежал в Конго в поисках убежища, он всегда относился ко мне подчеркнуто уважительно, несмотря на мою молодость. Как мне кажется, за мое умение владеть оружием, впрочем, как и всем остальным.
Пайет аккуратно убрал горячее полотенце и сделал шаг назад. Из зеркала на меня уставился незнакомец, на смуглом от загара лице которого резко выступали скулы, а темные, слегка запавшие глаза смотрели задумчиво и спокойно, словно чего-то ожидая.
– Кости целы, а мясо нарастет, – заметил Пайет. – Хорошая пища и обилие красного вина определенно поправят дело.
– И немного женской ласки, – серьезно отозвался Легран. – Ласки женщины, которая знает, что от нее требуется. Вот тогда набор будет полным.
– На Сицилии девушек хватает, – сказал Пайет.
Я резко посмотрел на него, но прежде чем успел спросить, что он имеет в виду, в комнату со стороны веранды вошла похожая на гречанку женщина, в глазах которой стоял вопрос. Ей было лет тридцать-тридцать пять на вид – точнее определить возраст местной жительницы, очевидно крестьянки, было невозможно. Иссиня-черные волосы свободно ниспадали на плечи, кожа имела оливковый оттенок, во взгляде светилась доброта.
Легран и Пайет рассмеялись, и Джагер показал французу на дверь.
– Мы оставляем тебя, Стейси. Желаем приятного отдыха.
Пока отголоски смеха стихали за закрытой дверью, женщина подошла и положила на кровать два чистых полотенца и белую рубашку. Затем улыбнулась и сказала что-то по-гречески. Греческий располагался за пределами моих познаний, поэтому я перешел на итальянский, вспомнив, что Греция была захвачена Италией во время войны. Но это не помогло, так же как и немецкий.
Тогда я беспомощно пожал плечами, а женщина улыбнулась снова и почему-то погладила меня по голове, как школьника. Я все еще сидел напротив зеркала, где Пайет брил меня. Женщина стояла совсем близко, ее груди были на уровне моего лица. Запаха каких-либо духов не чувствовалось, однако ее дешевое хлопчатобумажное платье было только что выглажено, и поэтому от женщины исходил кружащий голову аромат свежести, от которого во мне начало просыпаться нечто давно забытое.
Я, не отрываясь, смотрел на женщину,
* * *
Вилла стояла на склоне холма, в паре сотен футов над белым песчаным пляжем. Ее, очевидно, переоборудовали из сельскохозяйственной фермы; кто-то, видимо, израсходовал на отделку небольшое состояние.
Я сидел за столиком на краю веранды под горячими солнечными лучами, когда появилась гречанка с подносом, на котором были грейпфруты, яичница с ветчиной и чайничек с заваренным английским чаем. Это было не что иное, как мой любимый завтрак. Кто же еще, как не Берк, мог все это предусмотреть. Не думаю, чтобы пища казалась мне когда-нибудь более вкусной, чем здесь, за столиком с видом на Эгейское море, в дымке которого плыли Кикладские острова.
Во всей ситуации чувствовался сильный налет нереальности – картина внезапно приобрела резкие очертания, как в худшем из снов. Где я находился? Здесь или в Яме?
Я закрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил, что меня с самым серьезным видом разглядывает Берк.
* * *
На нем были выцветшая армейская рубашка и джинсы, старая фетровая шляпа оставляла лицо в тени, за спиной болтался карабин.
– Как всегда, стараешься не потерять форму? – спросил я.
Он кивнул.
– Стреляю во все, что движется. Что за утро! Ну, как ты себя чувствуешь?
– Значительно лучше. Доктор, которого ты приставил ко мне, накачал меня всякой всячиной. Между прочим, спасибо за завтрак. Как ты угадал?
– Я ведь немного знаю твои вкусы, а Стейси? – Берк улыбнулся той своей редкой улыбкой, которая, казалось, могла растопить что-то скрытое у него внутри, однако этого никогда не происходило.
Глядя на войлочную шляпу и армейскую рубашку Берка, я снова вспомнил нашу первую встречу в Мозамбике. Он оставался все тем же. Комплекция борца-тяжеловеса удивительно сочеталась в нем с энергией человека, вдвое моложе его по возрасту. Но изменения все же были – незначительные, однако заметные.
Под глазами у него виднелись мешки, а лицо казалось более округлым, чего я не разглядел ранее. Если бы речь шла о ком-либо другом, я бы мог сказать, что этот человек любит прикладываться к спиртному. Однако Берк никогда раньше не проявлял интереса к выпивке – и к женщинам, если уж говорить прямо. Он всегда едва выносил мою неодолимую склонность к обоим этим предметам.
Когда же он сел и снял темные очки, я был просто поражен. Глаза, его прекрасные серые глаза, были пусты. В них присутствовал оттенок полнейшего безразличия. В то мгновение, когда они источали безудержную ярость во время моего побега из Фуадского лагеря, я видел прежнего Шона Берка. Теперь же я смотрел в глаза человеку, который каким-то странным образом сделался незнакомым самому себе.
Берк налил себе чаю, достал пачку сигарет и прикурил одну – этого я тоже за ним не замечал. Рука, державшая спичку, мелко, мелко дрожала.
– С нашей последней встречи у меня прибавилась пара грешков, Стейси, – констатировал он.
– Вижу.
– В тюрьме было очень плохо?
– Сначала ничего. Каирская тюрьма нисколько не хуже любой другой. А вот в лагере было действительно неважно. Мне кажется, Хуссейни был слегка не в своем уме после приключений на Синае. Ему мерещился еврей под каждой кроватью.