За час до рассвета
Шрифт:
– Милый, да немцы везде есть, - ответила женщина, - трудно будет пробраться. Тут вчера двоих поймали, сразу убили. Иди, милый, прямо. Но лучше дождался бы где-нибудь вечера...
Женщина вытерла кулаком слезы и пошла своей дорогой. Алексеев пошел своей. Неожиданно она обернулась и крикнула:
– Милый человек, подожди!
– и быстро подбежала к нему.
– Латка-то пленного на шинели пришита у тебя, давай я сорву ее.
– Ой, спасибо!
– поблагодарил Николай.
– Пожалуйста, сорвите, -
Женщина молча сорвала с его шинели метку и, также ничего не говоря, отправилась дальше. Николай прошел задворками весь Грушевский поселок, вышел на окраину Минска. "Ну, пронесло", - подумал он. День был холодный, дул пронизывающий ветер. От волнения Николай дрожал, его бросало то в холод, то в жар. Но нужно было идти, гитлеровцы могли его обнаружить. Собрав последние силы, Алексеев двинулся в путь, стараясь отойти подальше от города.
Вдруг впереди показались три эсэсовца с автоматами.
Алексеев свернул на тропинку, ведущую влево от дороги. От страха подкашивались ноги.
– Э-э, камрад!* - закричал один немец и снял с плеча автомат, другой наставил на Николая винтовку.
_______________
* Э-э, товарищ! (нем.)
Николай остановился. Ему ничего не оставалось делать, как только идти к ним. Тот, что был с винтовкой, заговорил на ломаном русском языке:
– Зачем здэс ходыт? Бежат с плену?
– Нет, пан, я ходил вон в ту деревню просить хлеба. Меня отпустил офицер. Иду обратно.
– А где твоя хлеб? Показайт!
– Я съел. Нету хлеба, дали очень мало.
Гитлеровец со всего размаха ударил Николая в грудь прикладом винтовки. Алексеев потерял сознание, упал, но быстро очнулся.
– Подымайтс, большовик!
Вместе с товарищами
Немцы бросили Алексеева в кузов машины и доставили в Минск в комендатуру. Но там его держать не стали, а отвезли в лагерь пленных в Масюковщину. К несчастью, в проходной караульного помещения стоял часовой-гитлеровец, от которого Николай убежал из подвала картофелехранилища. Увидев Алексеева, он завопил:
– Швайн, швайн!*
_______________
* Свинья, свинья! (нем.)
Охранники схватили Николая, связали его, и комендант приказал дать ему тридцать палок. Алексеева насильно раздели, повалили животом на скамейку, привязали ноги и руки, и палач начал бить его резиновым шлангом.
Николай не кричал, а только, стиснув зубы, вздрагивал, пока не потерял сознание.
Очнулся Алексеев на второй день в бараке. Лежал он на полу.
Возле него сидели его друзья - Петр и Сергей. Потом к ним присоединились знакомые по Могилевскому лагерю Иван Гармаш и Иван Биндюк.
– Ну как, браток, чувствуешь себя?
– спросил Иван Гармаш.
– Плохо, - с трудом ответил Николай.
Целую неделю Николай не мог подняться:
Друзья ухаживали за ним, кормили чем могли. А дни шли, сменялись длинными ночами сорок первого года...
Гитлеровцы начали распространять слухи в лагере, что солдаты фюрера заняли Москву, что сам Сталин находится в плену, что Красная Армия разгромлена. Но никто им не верил.
Через неделю Николай стал чувствовать себя немного лучше, хотя из ран еще сочилась кровь. Его не покидала одна-единственная мысль: бежать, бежать и только бежать...
Как-то Алексеев сказал об этом Ивану Гармашу.
– Ты должен окрепнуть. Понял?
– ответил Гармаш.
– А побег мы готовим. Когда будет пора, мы тебе шепнем.
Прошло шесть дней. С вечера начал моросить дождик, поднялся ветер. Ночь выдалась темной. Около полуночи Николай вздремнул. Вдруг кто-то толкнул его в бок. Алексеев проснулся, над ним склонился Иван Гармаш:
– Ну, Коля, пора! Выходим...
Гармаш осторожно двинулся к выходу из барака, Алексеев - за ним. Когда они вышли, Николай заметил, что за бараком уже стояла группа людей.
– За мной!
– шепотом сказал Гармаш.
Пригнувшись, осторожно перебегая с места на место, минули еще один барак и очутились у неглубокого рва, заросшего бурьяном. Залегли. Неожиданно скользнул луч прожектора. По спине Николая пробежал холодок: хоть бы не заметили! Наступил последний решающий момент: жизнь или смерть. Гармаш с финкой, Биндюк, Васильев и Артеменков с камнями в руках, поползли к грибку, где стояли гитлеровские патрули, остальные оставались лежать в бурьяне.
Наступили тяжелые минуты. Все будто вросли в землю. Невдалеке раздался приглушенный стон. Алексеев услышал это, по-пластунски пополз на помощь товарищам. Пять метров... десять и вдруг сталкивается в бурьяне с Гармашом.
– Николай, это ты?
– Я, я, Ваня...
– Бери, тащи этого фрица в овраг, а я - мигом за другим...
Гитлеровские патрули были сняты без шума. Группа бросилась к проволочному заграждению. Там Гармашом был заранее сделан проход. Дождь усилился, с грохотом гудел в проводах ветер, ночь - хоть глаз выколи.
Когда группа была уже в двухстах метрах от лагеря, в небо взвилась осветительная ракета, за ней вторая, третья... Завыли сирены, фашисты подняли тревогу. Застрочили пулеметы с охранных вышек.
– Уходите подальше, ребята!
– почти закричал от досады Гармаш.
Николай пополз изо всех сил. Захватывало дыхание, сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит. А тут еще раненая рука... На мгновение притаился, осмотрелся - никого. Он поднялся и, пригибаясь сколько мог, побежал дальше, дальше от лагеря...