За час до рассвета

Корнеева Наталия

— А выступление твое когда следующее? — выкрутилась Айри, рука соскользнула, и она пальцем ударилась о край доски. — Или ты опять уедешь?

— Нет, на зиму труппа остается в Лендейле. Говорят, мы покажем последнюю нашу постановку в императорском театре! Представляешь, Айри?

Фели была счастлива: ее голос звенел от радости. Когда-то она не думала, что станет актрисой, а теперь жизнь предоставила ей возможность блеснуть на лучшей сцене империи.

— Будет здорово. Жаль, мы прийти не сможем.

— Да, это меня тоже безумно огорчает! —

и Фели, отпустив котенка, подошла к Айри со спины и обняла, крепко-крепко.

— Тише, придушишь. Я в полной мере ощутила твое сожаление! — и она стукнула по руке сестры.

— А вот ты сегодня странная, — выдохнула ей на ухо Фели, внезапно ставшая серьезной, и ее руки ослабели. — Домашними делами ты занимаешься только в крайнем случае! И пришла сегодня рано. Тебя же не выгнали с работы?

И Айри не поняла, чего больше было в последнем вопросе: сожаления или надежды.

— Нет, Фели. Все в порядке. Просто я устала и решила, что отдохнуть лучше всего дома. Я правда устала, только и всего. Приберешься здесь?

— Угу…

И Айри, схватив со стола морковку, поднялась к себе в комнату, сняла форму и замерла. Морковка хрустела во рту, но этот громкий звук не заглушил мыслей.

Кровать манила. Айри очень хотела спать — прошлую ночь она провела без сна, ворочалась, то натягивая одеяло до самого носа, то сбрасывая его, а утром ушла, не заправив постель.

Одеяло вперемешку с покрывалом лежало, угол свисал до самого пола, и она отвернулась к шкафу. Айри достала из него фуражку и перчатки, бросила на стул к кителю, села перед ним на корточки, обняла колени и положила на них голову. На фуражке медью блеснул кругляш с отчеканенными цифрами, и сразу ей вспомнилась протянутая рука с жетоном Ворфа, и листок с зарисованной пуговицей, и рука в белой перчатке.

Айри тряхнула головой и, погасив лампу на подоконнике, прыгнула в кровать, укрылась с головой толстым одеялом, не пропускавшим ни звука.

Она не услышала, как приоткрылась дверь, как вздохнула мама и прошептала: «Ну, спи, спи». Зато она слышала, как тяжело билось сердце, слышала собственные мысли, преследовавшие ее наваждением.

Одеяло не могло спасти и от воспоминаний. Они солнечным жаром летнего дня ударили в голову, они расцвели первой весенней сиренью — они вернулись, хотя Айри, казалось, избавилась от них.

Дни в воспоминаниях были ярки, полны свежести, полны счастья.

Это были дни, которые они с Кеймроном провели вместе.

Впервые Айри обратила на него внимание еще в первую неделю учебы в академии. Впрочем, в тот раз никто не остался равнодушен к юноше, который на тренировку пришел одетым, как на парад: чистенькая рубашка, брюки со стрелками, даже платок на шее был! Преподаватель из отставных военных, увидевший подобное среди учеников, растерялся, а потом гаркнул на Кеймрона:

— Это что за принцесса?!

Выстроившиеся в ряд первокурсники засмеялись и вслед за старым воякой стали использовать такое необычное прозвище. И зря. Очень скоро Кеймрон доказал,

что магу не обязательно бегать быстрее всех или больше всех отжиматься — оказалось достаточно забросить на крыши домов нескольких самых громких учеников, чтобы они замолчали. Так Кеймрона очень быстро перестали дразнить, а вместо этого стали бояться.

Он же, переосмыслив свое поведение, позже стал нормально тренироваться вместе со всеми, и оказалось, что, несмотря на одежду и мягкую внешность, он был вынослив и силен.

Слово за слово, помощь за помощь, и вот уже Айри вместе с Кеймроном учила имперские законы. Он объяснял ей сложные слова, а она рассказывала ему, как все эти слова работали против людей.

Ей приходилось много тренироваться — намного больше, чем мужчинам, и Кеймрон всегда приносил то забытую ей флягу с водой, то перекус. В холодную погоду — отдавал шарф или перчатки, а она смеялась и отмахивалась, говорила, что принцессам нужнее, но каждый раз проигрывала, и шарф оказывался на ее шее, а перчатки — на ее руках. И она была единственной, кто мог дразнить Кеймрона и при этом не оказаться на крыше какого-нибудь дома.

Он по ее рассказам узнал улицы Лендейла вне первого округа, а она — о жизни тех, кто помнил своих родственников на десять поколений в прошлое. Кеймрон научил ее лучше писать, а она его — понимать речь простых людей и общаться с ними без изысканных оборотов, присущих знати.

Если бы попросили, Айри не смогла бы сосчитать, сколько раз они наблюдали с Вифарского моста закат, красивший воды реки в нежный розовый цвет. Не смогла бы она сосчитать, сколько раз с того же моста они смотрели и за луной, то золотистой и огромной, а то серебряной и далекой. Они знали, где продавались лучшие булочки с корицей, а где — самое вкусное мороженое.

Если бы не Кеймрон, Айри тяжелее пришлось бы в академии, где каждый преподаватель, каждый ученик — все смотрели на нее, как на недоразумение. Но, обычно, следом за взглядом звучал вздох и протяжное: «Ах, это же Айри Вэ-э-э-энс». Одна ее фамилия все объясняла собеседникам, но не ей.

И тем дороже для нее становился Кеймрон, который называл ее по имени и ни разу не усомнился в том, правильно ли она пришла в академию. Айри слышала, что теми же методами, какими он заставил всех забыть о своем прозвище, он усмирил и тех, кто шутил, мол, девушка за мужем пришла, а не учиться.

И поэтому, когда Кеймрону стало плохо, Айри и не подумала бросить его, оставить. Но тогда ей пришлось вспомнить, кто — он, а кто — она. Сын барона и дочь пекаря жили в разных мирах, и двери дома его родителей перед ней даже не открылись, а спесивый слуга через губу попросил уйти и не портить вид.

От служанки, которой когда-то случайно помогла, Айри узнала, куда увезли Кеймрона и почему. Тогда она не задумалась, опасно ли его навещать, стоит ли, а немедленно отправилась в путь. На телеге с каким-то деревенским мужиком доехала до поля, а потом пошла через него, увязая в рыхлой земле.