За час до рассвета
Шрифт:
Неожиданно мина остановилась. Так и есть — напоролся на перекат. Торпеда легла на песок, превратившись в тяжеленную болванку. Отсюда недалеко до городской набережной, если бы не ночь и снегопад, его могли б заметить.
Став на колени, Метелин принялся руками разгребать перекат — прокапывать в песке желоб. Время от времени немцы освещали реку ракетами, дырявили воду автоматными очередями. Тогда Семен ложился на живот рядом с миной и замирал. «Не дай аллах, если пуля угодит
Наконец стащил мину с переката. Он обрадовался, когда на фоне тусклого неба вдруг возникли фермы моста. Они высились над водой, как верблюжьи горбы… Проявляя особую осторожность, Семен перестал двигать ластами. Теперь надо ожидать поезда. Мост перегружен, каждые пять минут через него проходит воинский состав. Его грохот сослужит ему службу.
Течение медленно несло его к среднему быку, Метелин знал, что по мосту расставлены часовые. Если они что-нибудь заподозрят — сразу же откроют огонь, вызовут дозорные катера.
Упираясь руками в мину, Семен изо всех сил тормозил ее ход.
К мосту с грохотом приблизился поезд. Семен поставил торпеду поперек реки, и течение подхватило ее. Металлический корпус слегка стукнулся о деревянную обшивку, которая защищала опору от льдин и дрейфующих мин. Шум проходящего по мосту поезда погасил все звуки.
Выровняв торпеду, Семен вытащил чеку взрывателя, приложил ухо к корпусу: механизм часов равномерно тикал. Открыв клапан, Метелин утопил мину. Корпус ее лег на дно у основания каменной кладки среднего быка.
Все складывалось хорошо. Именно так и было задумано. При взрыве обязательно обрушатся обе фермы моста.
До взрыва — час. За это время надо как можно дальше уйти из опасной зоны. Помогая течению руками и ластами, Семен поплыл к лиманам.
Эхо взрыва догнало его далеко от моста.
ВАСИЛИЙ
Три часа Энно Рейнхельт бился с Василием Трубниковым. Несколько раз порывался отправить его в костоломку, но сдерживал себя: что толку, там этого Трубникова забьют насмерть, только и всего, а нужны сведения — имена, адреса, явки. Нужны, а как их добыть?
Происходит, как на грядке: выдернул морковь, а она голенькая. Все, что ее питало, чем жила, осталось в земле.
Голенькими оказались Трубниковы, их знакомые и сослуживцы, томящиеся сейчас в фашистских подвалах. Рейнхельт вырвал их из народной гущи, а нити, связывающие с подпольем, оборвались, нет никаких сил соединить их узелком, добраться до основы основ.
Чем сильнее Рейнхельт раздражался, тем спокойнее становился Трубников. Перелистывая его показания, гауптштурмфюрер диву давался:
—
— Сам писал.
— О, ты писатель? Не сказал бы, судя по способностям.
— Если идет от сердца, оно подскажет.
Рейнхельт перевернул несколько страниц из обстоятельных протоколов, составленных помощниками, недоверчиво покачал головой, убежденно проговорил:
— Врешь, Трубников. Ни одному твоему слову не верю. Вот ты показываешь, что один взрывал док. Откуда мину взял?
— Моряки привезли.
— Допустим, я поверил. Каким путем проник в гавань?
— Перелез через мол.
Рейнхельт расхохотался, хотя ему впору было от досады рвать на себе волосы.
— С миной? Не плети, Трубников, чего не знаешь. Диверсанты пробрались в щель между заградительными сетками. Твое участие во взрыве такое же, как и мое. Не наговаривай на себя лишнего. Метелина не выгородишь, а себя погубишь. Что касается родных твоих, то спасешь их в том случае, если скажешь правду, одну только правду.
— Они перед немцами не виноваты.
— Об этом разреши нам судить.
— Диверсии совершены мною.
— Ума не хватит. Вот цена твоим показаниям! — Он разорвал исписанные листы на мелкие клочки, бросил в корзину. — Начнем все сначала. У кого скрывался Метелин до того, как поселился у твоей жены?
— Он мне не докладывал.
— Мины изготовлял Поляков? Кто снабжал его взрывчаткой?
— Спросите у него.
— Листовки от имени горкома печатались тобою?
— Да, мною.
— Кто возглавляет горком?
— Верный ленинец.
— Его фамилия?
— Не знаю. Если бы знал, все равно не сказал.
— И все-таки придется вспомнить. Ты, Трубников, напрашиваешься на крайнюю меру. Неужели тебе не дорога жизнь?
— Кому жить не хочется!
— Я сохраню тебе жизнь.
— Вряд ли!.. — откровенно усомнился Василий. — Вначале я думал, что вы человек. Я ошибся. Ломать кости старухе может только зверь. Вы из звериной породы, господин эсэсовец!
Рейнхельт исподлобья посмотрел на Василия. Он не мог взять в толк, что произошло с этим человеком. Ни прежней бледности в лице, ни дрожи в голосе. Сидит прямо, во взгляде — осмысленность, жестокая решимость.
Гауптштурмфюрер показал бы, на что способен он, да нельзя рвать единственную оставшуюся возможность добиться желаемой цели. Допросы Михаила Полякова безрезультатны. Он не отрицает, что снабжал людей документами. Еще бы отрицать, если улики налицо! Назвать сообщников отказался.