За час до рассвета

Кривенок Яков Иванович

Костя попытался приветливо улыбнуться:

— Ты, видимо, догадываешься, зачем я пришел?

Клава ничего ему не отвечала.

— Не знаешь ли что-нибудь о маме, Ирине?

Повернувшись к зеркалу, Клава с раздражением спросила:

— Что я — следователь? И вообще, с арестованными я не общаюсь!

Костя знал, что она врет, но продолжал умолять:

— Клава, прошу, очень прошу, помоги установить связь с мамой или Ириной. Ну ради прежней нашей дружбы. Пожалуйста!

Клава

быстро подошла к нему, в упор спросила:

— Ты отдаешь отчет, о чем просишь? И кого?.. Я седьмая спица в колеснице, простая переводчица.

— А я так надеялся. — Трубников взял ее за руку.

Стремительно вырвав руку из Костиной ладони, она резко сказала:

— Довольно! Я о твоих родных слышать не хочу.

— Хватит так хватит, — покорно согласился Костя. — Еще одна и последняя просьба: дай, пожалуйста, конверт.

— Зачем?

Он достал из кармана листок, написанный в подвале.

— Письмо отправить.

— Интересно, кому?

— Рейнхельту.

— Да ты в своем уме? Что тебе от него нужно?

— Не волнуйся, о тебе — ни слова.

— Не дам, ни в коем случае. Поди, донос настрочил?

— Я не из той породы. Не капризничай, Клава, и конверт дашь, и письмо Рейнхельту лично вручишь: за такое письмецо он наградит тебя.

— А не врешь? — недоверчиво спросила Клава.

— Ты меня знаешь…

— Теперь люди мгновенно меняются.

— Только не я.

Клава достала из ящика конверт. Трубников надписал:

«Господину Энно Рейнхельту. Лично в руки».

— Вот, передай.

— А что все-таки в нем? — продолжала допытываться Клава, но письмо взяла.

— Клава, я хоть и бывший друг, но подлости тебе никогда не сделаю. Я искренне привязан к твоему отцу, Петру Петровичу, брату Николаю и матери. Поверь, Рейнхельт обрадуется моему письму.

— А если спросит, где я его взяла?

— Ответь: мол, подброшено в почтовый ящик. Клянусь, о тебе ни слова.

— Хорошо, рискну, передам.

— Спасибо, Клава, прощай.

Он быстро оделся, бесшумно вышел из комнаты.

Клава какое-то время вертела конверт в руках. Как ей хотелось вскрыть его, узнать, что в нем, но, вспомнив Рейнхельта, одумалась: за такое не милуют.

Пересилив себя, сунула конверт в сумочку, выглянула в окно: Кости нигде не было.

Клава Лунина с озабоченным видом шла к бывшему Дворцу пионеров. Ей казалось, что в сумочке не письмо, а мина замедленного действия, которая вот-вот взорвется. Велико было искушение уничтожить его, разорвать и выбросить, будто ничего ей не передавали.

А если Костя, не дождавшись ответа,

ухитрится переслать другое? Он из таких: что в голову втемяшилось — не отступит, пока не добьется. Тогда Рейнхельт спросит ее, где письмо, ему адресованное?

А вдруг Трубников сообщает что-нибудь о ней? Надо было не впускать в комнату, следовало бы дверь захлопнуть перед его носом!

Так бы и поступила, если бы это был не Костя. Он прямой, открытый, на удар из-за угла не способен. Каким был — таким остался, потому письмо приняла… Неужели сама несу свой смертный приговор?..

Не находя ответа на свои вопросы, она затопталась на месте, не решаясь войти в здание. В это время, как нарочно, возле нее остановилась машина «ганомак», из которой вышел Рейнхельт. Он подошел, взял Клавдию под локоть, и они вместе проследовали мимо часовых.

Когда поднимались по лестнице, Клавдия отдала письмо. Рейнхельт пригласил ее в кабинет. Удобно усевшись в кресло, он вскрыл конверт и стал читать. Клавдия следила за выражением его лица, похолодев от страха.

Наконец Рейнхельт встал, потер от удовольствия руки, улыбнулся. У нее отлегло от сердца: значит, Костя не обманул!

Пройдясь по кабинету, гауптштурмфюрер спросил:

— Каким образом письмо попало к тебе?

— В почтовый ящик кто-то подбросил, — не моргнув, соврала Клавдия. — Смотрю, оно вам адресовано. Вот я и принесла.

Рейнхельт уставился на нее колючими глазами:

— С автором письма встречалась?

— А кто автор?

— По почерку не догадываешься?

— Почерк на конверте мне незнаком.

— Гм… А ты должна его знать. Да это сейчас не имеет значения… У тебя цветок гортензия имеется?

— Даже три горшочка.

— Странно… Откуда ему о цветке известно? — вслух размышлял гауптштурмфюрер. — Чертовщина, мистика да и только! В самом деле они всесущие, всевидящие. — Подумав, строго приказал Клаве: — Иди домой и поставь цветы на окно, обязательно гортензию. Все три горшочка. Немедленно!

Лунина поднялась со стула, подражая военным, ответила:

— Есть поставить гортензию на окно! — И, помолчав, спросила: — Можно идти?

Рейнхельт уже давно обходил Клавдию своим вниманием. Сейчас обнял ее за плечи, легонько прижал к себе и отпустил.

— Одну минутку, Клара.

Он прошел в угол, где стоял сейф, открыл его и позвал:

— Подойди сюда, Клара.

Она легко, игриво подбежала к нему.

— Вот видишь? — Рейнхельт в сжатых пальцах показал кольцо. — Тебе нравится?

Лунина изобразила крайнее смущение. Потупив глаза, не отвечала. Гауптштурмфюрер самодовольно рассмеялся: