За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
Вяхясало терпеливо выслушал начальника, подождал, не скажет ли еще чего, потом неторопливо поднялся, надел финскую кепку с длинным козырьком, положил в карман трубку.
— Правду говоришь. Люди не стараются. Все правда. И про песню правда. А дороги, Тихон, строить надо. Сам спохватишься, поздно опять будет.
— Ну и упрям же ты, Олави Нестерович! Как эта самая Рябова! — рассмеялся Орлиев.— Уходишь? Добавочный лесовоз тебе нужен? Завтра два из ремонта должны выйти...
— Не надо пока. Дней через пять понадобятся.
— Что, заканчиваешь ремонт дороги? —
— Заканчиваю.
— Ты ремонтировать ремонтируй, но о плане не забывай. А перерасход зарплаты на ремонт чем покрывать думаешь?
— Будут дороги — будет план. Будет план — будут и деньги,— ответил старик и, не поворачиваясь, пригласил от дверей:—Ужинать заходи, столовая-то уже закрыта.
— Спасибо, может, и зайду.
Все стихло.
Орлиев недовольно посмотрел на дверь кабинета, где все еще продолжал работать Мошников: «Тоже мне технорук! Сидит, как мышь в норе. И чем он только занят! Наверняка отчет какой-либо строчит или план составляет»,
з
Тихон Захарович не ошибся. Мошников, сидя на краешке стула и навалившись узкой грудью на письменный стол, что-то торопливо писал мелким бисерным почерком. Вид у него был жалкий, растерянный: волосы взъерошены, на лице капельки пота. Увидев Орлиева, Мошников вскочил и виновато улыбнулся, сверкнув зелеиова-тыми линзами огромных очков. Другой улыбки на лиде своего технорука Тихон Захарович и не помнил. Мошни-ков всегда был серьезен, озабочен, и если изредка улыбался, то улыбался так, словно просил извинить ему недозволенное. Он был невысокого роста, ходил мелкими, неуверенными шажками, втянув голову в плечи и глядя под ноги. Одет он был в темно-серый, перелицованный пиджак с карманчиком на правой стороне, из которого торчали бумажки, карандаши, расческа и потертый футляр из-под очков.
У Мошникова была большая семья — четверо детей. Жилось ему трудно — не было ни коровы, ни кур, а до нынешнего лета даже не имел и огорода.
Орлиев знал Мошникова давно, когда тот жил в райцентре и работал председателем рабочкома леспромхоза. И всегда Тихон Захарович, уважавший людей твердых и решительных, ловил себя на двойственном отношении к своему теперешнему техноруку. Неприязнь и даже презрение иногда сменялись жалостью и сочувствием к этому безропотному работяге, который тоже не щадит себя, хотя и без толку.
— Здравствуй, Петр Герасимович! Мы, кажись, сегодня и не виделись,— сказал Орлиев, протягивая Мош-иикову руку.— Что поздно так? Иль срочное что?
Мошников ладонью пригладил волосы, поправил очки и еще раз виновато улыбнулся:
— Отчет писал. Из райкома звонили — надо отчетно-выборное проводить... А на днях сюда инструктор собирается, показать доклад хочу.
В его сипловатом голосе было столько озабоченности, что Орлиев не мог не одобрить:
— Дело надумал... Показать никогда не мешает. Ну, а как детишки твои — здоровы?
О производственных делах Тихон Захарович
— Детишки? — спросил Мошников, лихорадочно что-то припоминая, потом, вспомнив, улыбнулся;— Что им может статься, детишкам-то?! Живут себе.
Бегло просматривая лежавшую на столе стопку дневкой почты, Тихон Захарович добродушно пожурил:
— Что ж ты так? Дети — они внимания требуют... Сводку за день отправил?
— Да, телефонограммой,— поспешно ответил Мош-ников.
Он подождал, пока Тихон Захарович закончит просмотр почты, потом, словно бы между делом, но едва скрывая волнение, тихо сказал:
— Из треста звонили. По кадровому вопросу*
— По какому? — встрепенулся Орлиев.
•— По кадровому... Плохо слышно было.
— Кто звонил?
— Кажется, сам управляющий.— Мошников помолчал, поскоблил ногтем свой облупившийся от загара нос и вдруг спросил:
— Вы о замене меня ставили вопрос перед руководством?
Тихон Захарович поглядел прямо в глаза Мошнико-ву, помедлил, твердо сказал:
— Ставил. А ты откуда знаешь об этом?
— Догадался, когда управляющий не стал со мной говорить. Поначалу он меня за вас принял, поздоровался: «Я, говорит, к тебе, Тихон Захарович, по кадровому вопросу...» А как узнал меня, сразу примолк и попросил вас позвонить ему ночью на квартиру.
Мошников говорил тихо и вроде бы безразлично, словно речь шла о судьбе какого-то другого, незнакомого ему человека. Однако Тихон Захарович, хорошо знавший технорука, почувствовал, как тяжело переживает тот только что услышанное. Глядя на свои лежавшие на столе тяжелые, огрубевшие ладони, Орлиев сказал:
— Ты сам, Петр Герасимович, знаешь, что технорук... это не по тебе работа. Не обижайся, ко это так. Тут, брат, и образование надо, и опыт, и характер. Возьми меня! Я еще до войны пять лет в начальниках лесопункта ходил, и то сейчас тяжко. Тебе другую работу найдем, по характеру. Может, заместителя по быту нам утвердят, вот тебе и работа. Поселок большой, дело тебе привычное, знакомое по профсоюзу...
— Понятно, Тихон Захарович,— прервал его Мошников, собирая со стола свои бумаги. И хотя голос его был по-прежнему спокоен и даже покорен, Орлиев уловил в нем глубокую, затаенную обиду*
Вообще-то было бы странно, если бы эта весть обрадовала Мошникова. Кто-кто, а Орлиев на себе испытал это, когда тебя под благовидным предлогом хотят заменить на должности.
Правда, гордость не позволила Тихону Захаровичу ждать подобного разговора. Нет, он сам попросился в отставку с поста председателя райисполкома. Он хорошо помнит, как начальство прятало от него свою радость, когда он завел разговор об этом. Ему предложили леспромхоз. Но он попросился на лесопункт и обязательно сюда, в Войттозеро...