За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
Виктор машинально взял сигарету и, прикурив от миниатюрной чадовской зажигалки, спросил:
— Слушай, зачем ты завел этот разговор?
— Какой? О Лене?
— Да нет... Об Орлиеве... Ты же знал, что мне предстоит работать с ним. Зачем же тебе понадобилось говорить о нем так?..— Виктор намеренно обострял разговор, но Чадов словно обрадовался этому. Он доверительно положил руку на плечо Виктору.
— Да, я знал это. Потому-то я высказал тебе все, что думаю о нашем Тихоне. Знаешь, когда мы шли сюда, мне подумалось, что мы с тобой можем стать настоящими друзьями.
Виктор не удержался, чтобы не уколоть Чадова:
— А вот у нашего Тихона наверняка друзей много.
— Нет, ты ошибаешься...— улыбнулся Чадов.— Мы оба с ним одиноки, хотя по-разному. Он растерял друзей, а я их не успел еще приобрести... И вот мне подумалось, что с тобой мы можем стать друзьями.
«Почему?» — хотелось спросить Виктору, но он удержался. Он ценил в людях откровенность и умел дорожить ею. Слова Чадова вызвали в нем теплое ответное чувство.
— О дружбе уговариваются только в детстве,— сказал Виктор, заметив, что Чадов с выжиданием смотрит на него. Видимо, назидательность этих слов была слишком заметной, и Юрка уловил ее.
— Да, я понимаю, что мы уже взрослые... И все же я сказал, что по-настоящему уважаю тебя. Еще с войны. Твою честность, прямоту.
— Какое отношение это имеет к Орлиеву? — напомнил Виктор, почувствовавший себя неловко.
— Не столько к Орлиеву, сколько к тебе. Тихон — человек своего времени. Я просто хотел предостеречь тебя от одностороннего взгляда на него.
— Это и все? Ну что ж, спасибо за предупреждение.
— Не стоит,— улыбнулся Чадов.
Этот разговор, наверное, продолжался бы и далее, но от причала донесся радостный голос Лены:
— Виктор, Юрий! Смотрите, какая чудесная рыбка! Это я поймала... Ну, пожалуйста, посмотрите!
Она им показывала что-то на ладони, но они ничего не видели. Пришлось подойти к рыбакам. Вечерний клев только еще начинался, полдесятка самодельных мальчишеских поплавков подрагивали на воде, распуская вокруг себя частые круги. Мелкая верховодная рыбешка попадалась редко, но клевала с таким азартом, что первым не выдержал Виктор. Он попросил у мальчика удочку. Тот с явной неохотой уступил. Обзавелся удочкой и Чадов. Сначала он помогал одному из мальчишек доставать и наживлять червя; потом — забрасывать леску подальше от причала, где клевали рыбешки покрупнее. Наконец мальчик, польщенный таким вниманием, сам предложил ему удочку.
Разошлись, когда солнце уже клонилось к закату.
Виктор и Лена направились в гостиницу, а Чадов решил зайти в редакцию. В завтрашнем номере газеты шла его большая статья о Пяльмском леспромхозе, и ему хотелось посмотреть ее в полосе.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1
В редакции было тихо, лишь снизу, где помещалась типография, глухо и монотонно доносилось погромыхивание работающих печатных машин.
УзкИхМ коридором, увешанным объявлениями, приказами и графиками, Чадов прошел в секретариат.
Дежурный
— Вот наделал «конвертов», а? — воскликнул он, увидев Чадова. На пухлом конопатом лице Вострикова светился непонятный восторг.— Вот дает жизни Телегину, а?
Чадов небрежно повернул к себе полосу. Так и есть — опять пострадали два материала, которые готовил к печати заведующий отделом лесной промышленности Телегин. Чадовская корреспонденция осталась почти нетронутой.
— Не понимаю, чему ты радуешься? — пожал плечами Чадов, усаживаясь на диван и закуривая.
— Скажи, как это тебе нравится, а? — сразу же переменил тон Востриков.— Через час полосу на матрицирование сдавать, а тут больше ста строк полетело! Нет, каково, а?
Теперь его круглое, упитанное личико с большими, широко открытыми глазами выражало такое отчаяние, что на человека, мало знающего Вострикова, оно наверняка произвело бы впечатление. Но Чадов третий год работал с Востриковым и потому спокойно предложил:
— Возьми из запаса и поставь в полосу.
— Из запаса?! — в негодовании Востриков едва не воздел руки к небу.— Какой запас? Где он? Это безобразие! Отпуска отпусками, но газета должна выходить каждый день! Ты много дал в запас? Как у кого более или менее сносный материал, все норовят поскорее в номер протолкнуть. О завтрашнем дне не думают... Так нельзя! Я буду ставить об этом вопрос серьезно.
Чадов слушал излияния Вострикова и улыбался. Этот паренек, два года назад окончивший университет, всегда веселил его своим неумеренным темпераментом.
Вострикова в редакции все любили за то, что он до безумия был предан газетной работе. Однако печатали его мало. Получилось как-то так, что его первые материалы оказались не в ладу с фактами, доставили редакции кучу неприятностей, и с тех пор за Востриковым твердо держится определение — «легковат». У него даже нет постоянного места в редакции — он путешествует из отдела в отдел, заменяя больных или ушедших в отпуск сотрудников.
Востриков угомонился так же быстро, как и вскипел. Сорвав со стены висевшие на гвоздях гранки, он начал лихорадочно перебирать их, хмыкая и отпуская едкие замечания по адресу авторов. Чадов знал те гранки. Многие из них висели здесь по неделе и больше. Некоторые уже побывали на редакторском столе и вновь вернулись на доработку. Другие безнадежно устарели, и только скупость ответственного секретаря не позволяла выбросить их в корзину.
— Придется «тассовский» ставить,— вздохнул Востриков и попросил: — Слушай, старик, одолжи сотню!
— Чего — денег или строк? — улыбнулся Чадов.
— Денег, конечно. Завтра, понимаешь, на день рождения зван, без подарка нельзя.
— А я думал — тебе сотня строк хорошего материала нужна.
На какое-то мгновение глаза Вострикова вспыхнули надеждой и сразу же потухли.
— Откуда у тебя... Ты же вчера дежурил...
Чадов неторопливо вынул деньги, положил их на стол перед Востриковым и полушутливо произнес: