За что меня невзлюбила «партия жуликов и воров»
Шрифт:
Сегодня совершенно бессмысленно спорить правым и левым, национал-патриотам и интернационалистам о том, какая политика какой партии лучше. В стране нет элементарных условий для цивилизованной политической борьбы, нет настоящих партий, институтов гражданского общества, выборов и т. д.
Нет ничего, кроме безжизненной политической поляны, вытоптанной до твердости бетона захватившей власть номенклатурной бюрократией.
Мы должны это исправить и создать на этой изуродованной земле необходимые и пригодные для политической жизни условия, когда на этой поляне вместо внешне красивых, но мертвых цветов появятся и будут развиваться живые политические побеги.
Вот
Но это будет после. А сегодня мы обязаны объединить наши ряды под общими лозунгами и общими целями, ни в коем случае не позволять власти сталкивать лидеров оппозиции лбами, не давать волю эмоциям или личным амбициям.
И последнее. Чем шире политическое представительство оппозиции, тем больше шансов на успех. Поэтому, как говорится, Координационный Совет — хорошо, а еще более широкая коалиция, куда обязаны войти все оппозиционные партии и общественные организации, считающие себя ответственными за судьбу страны, — лучше.
Поэтому на настоящий момент важнейшей задачей оппозиции России является не только формирование общей программы действий и общих требований внутри избранного Координационного Совета, но и организация сотрудничества с теми политическими силами и даже отдельными яркими политиками, которые разделяют наши цели.
Член КС Г. Гудков
Источник: «Новая газета»
Часть II
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
ПРОТЕСТЫ. ВАМ ЭТО ЗАЧЕМ?
(«Эхо Москвы», 13 июня 2012)
Н. Болтянская: Здравствуйте, это программа «Ищем выход», меня зовут Нателла Болтянская, привет всем. Наш гость — Геннадий Гудков, член президиума партии «Справедливая Россия», зам. председателя Госдумы по безопасности и противодействию коррупции.
Г. Гудков: Нет, зампред Комитета, вы меня немножко повысили.
Н. Болтянская: Очень хочется.
Г. Гудков: Вам? Видите, ваши желания не совпадают с желаниями «Единой России».
Н. Болтянская: Протесты — зачем вам это? — тема была обозначена именно так. Мы с вами не первый день знакомы, в качестве депутата Госдумы также.
Г. Гудков: Даже не первый год.
Н. Болтянская: Как-то в последнем созыве вы озверели.
Г. Гудков: Ну, это не я озверел, а ситуация так поменялась. Потому что если еще в Третью Думу можно было дебатировать, отстаивать различные точки зрения, там до чего-то договаривались, до каких-то компромиссов, то начиная с четвертой, я уже не говорю про пятую, — Дума умерла. Она перестала быть не только местом для дискуссий, она перестала быть местом для даже не принятия, обсуждения политических решений. То есть, она была бесплатной промокашкой к исполнительной власти, «чего изволите», и как можно быстрее.
И все, по большому счету, там заклякли очень
Сегодня происходит примерно то же самое. И я очень хорошо понимаю, что если сейчас не пытаться исправить ситуацию в России, то России — великой, — которой уже, в общем-то, и нет, той великой, которая была в границах до 17-го года, и потом до 1991 г. — ее уже нет. Не будет и этой.
Н. Болтянская: Еще раз — где проворонили?
Г. Гудков: В 80-х гг. я чуть ли не примкнул, будучи сотрудником КГБ, к диссидентскому движению, потому что много читал всяких произведений.
Н. Болтянская: Судьба Виктора Орехова не давала вам покоя?
Г. Гудков: Я даже не знал такой фамилии, просто мне не давала покоя своя собственная судьба, судьба своей семьи — она у меня пострадала и в пламени войны, и в огне репрессий.
Н. Болтянская: Что же вы в КГБ-то поперлись, извините за хамский вопрос?
Г. Гудков: А я считал, что в КГБ есть больше возможностей для борьбы со всем этим беспределом, — я понимал, куда страна идет, и мне хотелось бороться с этим. А как можно было бороться? Я считал, только в этом таинственном и славном ореоле спецслужб, которые что-то могут, тайными методами добиваться каких-то результатов. И я очень много с первого дня своей службы в органах писал всяких докладных — о том, что мы упускаем молодежь, идеологию, мы разрушаем то, мы не можем здесь, а мне все говорили — да ладно, зачем это надо, это не наше дело, дело парторганов. Я говорю: но они ничего не делают, этому не противодействуют, они деградируют. — Ну, что ты делаешь, шел бы ты тогда работать в партийные органы. Вот тебе контрразведка — борись. Ищи шпионов, диверсантов. Такие разговоры велись в нашем родном Коломенском горотделе, очень хороший отдел был, прекрасный, замечательный состав, мы очень много дебатировали о политике. И я был действительно близок к тому, чтобы поддержать диссидентское движение. Но потом, к счастью, умер Брежнев — не шучу. Потому что я был на грани ухода, мы с женой это вполне серьезно обсуждали, она у меня всегда была как декабристка, вместе со мной шла. И вот тогда забрезжила, зародилась надежда на перемены.
Потом пошла «пятилетка пышных похорон», потом «Перестройка», когда я заявил в 1987 г., что СССР обречен, если мы не поменяем внутреннюю политику — во всеуслышание. Но мне сказали, что я перегрелся в одной из командировок в США, где полтора месяца прожил и окончательно убедился в том, что мы серьезно проигрываем империализму в качестве жизни, и не только. Я был убежденным марксистом-ленинцем — в хорошем смысле этого слова, — никогда не читал литературу о произведениях вождей, всегда их читал в оригинале. И у меня было четкое убеждение, что СССР может исчезнуть. В 1991 г. это произошло.