За Дунаем
Шрифт:
Но Христо не слышал его. «Интересно, что делает сейчас Иванна? Давно ей пора замуж. А за кого ее выдашь? Да и время ли людям думать об этом? Сколько крови пролили болгары — и все напрасно: сорвалось восстание. А как верили мы в победу! Удобрили турки землю кровью болгарской».
Ни разу Бабу не оглянулся, чтобы не обидеть Христо, но слышал за своей спиной шарканье и удивлялся тому, откуда только взялись силы у друга. Бабу и радовался его упорству, и сердился. Кто знает, сколько они будут тащиться до бивуака.
— Бачо, бога ради, оставь меня... Сам доползу,— молил раненый.
Остановился Христо.
— Молчи,— наконец
У Христо не осталось сил сказать сербу, что он скорее прыгнет с кручи, чем бросит его, а если надо, то поползет с ним на четвереньках. Он не уступит своей очереди нести Ивко. Он бы мог рассказать Бабу о том, как пытали его в тюрьме турки. Целый месяц мучили, требовали сказать, где укрылись гайдуки. Но он даже рта не раскрывал. Тогда палачи, озлобленные мужеством Христо, бросили его в подземелье. И все же гайдук не сдался. «А знаешь ли ты, Ивко, почему я победил смерть? Когда меня били, я самому себе пел песни, а когда оставался долгими ночами один, рассказывал сказки и тогда забывал обо всем на свете, кроме Стара Планины»,— Христо указательным пальцем провел по глазам и, наконец, глубоко перевел дыхание.
— Пой песню, Ивко,— прошептал он,— и тебе будет легче... Ну! Пой мне на ухо, прошу тебя, Ивко.
И правда же — Ивко перестал стонать и замурлыкал. Бабу улыбнулся: его натренированный в горах Осетии слух уловил журчание ручейка. Бабу вспомнил, как вчера вечером, когда шли в разведку, он припал к роднику и долго не мог оторваться от ломящей зубы влаги. И воздух, и горы, и небо — все напоминало ему Осетию. Вот только нет здесь сакли, да не пекут чуреки из кукурузной муки. Эх, сейчас бы горячего чурека с хрустящей коричневой коркой да овечьего сыра, запить бы парным молоком.
У родника Бабу сложил оружие, помог снять раненого и усадить спиной к скале: Ивко сам попросил об этом, чтобы посмотреть на ногу, оголенную до колена и стянутую жгутом.
Луна висела над ущельем, и Христо казалось, что она жжет ему голову. Натянув на бритую голову войлочную шляпу, он обтер рукавом лицо, расстегнул куртку на груди и сел на камень рядом с Бабу.
— Ну, теперь совсем близко до бивуака,— сказал Бабу и плеснул в лицо пригоршню воды.— Ух! Хорошо... Попробуй, Христо, сразу почувствуешь себя молодым туром.
Но Христо все еще занимали невеселые мысли: «Почему мы потерпели поражение? Все держались стойко, никто не жалел себя. Какие болгары погибли! Ни одна мать не родит больше таких. Братья Жеговы из Стара-Загоры. Беньковский! А Ботев... Какой мужественный человек погиб!»
Засучив рукава, Христо опустился на колени перед родником и окунул в воду лицо.
Набрав воду, Бабу взболтнул флягу, отпив из нее, а затем, подумав, поднес к губам раненого:
— Пей, Ивко. У нас тоже такая вода, как молоко...
Серб сделал большой глоток:
— Мм-а!
— Еще хочешь?
— У-у,— Ивко вытянул губы.
— Теперь ты будешь долго жить, Ивко,— Бабу положил флягу себе под голову и вытянул ноги поперек узкой тропы.
Христо тоже улегся рядом с ним.
— Эх, Ивко, Ивко, если бы ты знал, как я люблю горы,— осетин лежал на спине и смотрел на небо, которое теперь, казалось, поднялось выше и уже не так давило на сгорбившиеся вершины.
— Послушай, Бабу, давно хочу спросить тебя,— Христо провел влажной рукой по лицу.— Что
— Меня?
Бабу устало закрыл глаза, и представилось ему, что он у себя дома. Даже чувствует запах кизяка и сыворотки в сакле, слышит шаги матери. Сейчас она поставит перед ним столик с едой. Как вкусно сегодня пахнут лепешки и похлебка!.. И вдруг... Пристав. Он без стука вошел во двор, даже собака не залаяла. Мать крикнула ему: «Беги!»
— Болгары и сербы соседи... Нам нельзя не помогать друг другу,— Христо положил тяжелую руку на колено Бабу. — О чем ты думаешь?
— Осетины, Христо, живут далеко в горах, даже орел не залетает туда... Но и там знают о турках. А с русскими мы братья: и радость, и горе делим пополам. Они идут в поход, и мы с ними. А как же иначе? Не сидеть же мужчинам дома и держаться за подол? Осетины всегда были воинами!
Христо вздохнул. Поджав одну ногу под 'себя, он наклонился вправо и внимательно слушал Бабу.
— Осетины умеют воевать. У них раньше было много врагов. Раньше, Христо, наши отцы ложились спать, а под голову клали кинжал. Старики на нихасе рассказывают такое, что кровь стынет!.. Почему я здесь, Христо? Бог послал меня сюда, а он знает, что делать...
Не все, что было на душе, рассказал Бабу. Умолчал он о том, как, спасаясь от преследования, попал в Кабарду. Там ему помогли укрыться, а потом снабдили деньгами и отправили с верным русским купцом в Россию. Долго он мыкался по имениям русских помещиков, пока не попал в Одессу, а оттуда в Сербию. В нем заговорило чувство мести. Все равно кому мстить за обиды. А потом подумал, не безразлично ли, где умереть, так уж лучше не в тюрьме, а в честном бою. А может, он разбогатеет и с деньгами вернется в Россию? Дом построит, купит землю, тайком перевезет мать; Знаура... Но разве Христо это поймет, и к чему ему знать все? Бабу воюет против турок, значит, Христо, Ивко и он — братья.
— А мой народ сто, триста, пятьсот лет проклинает турок. Слезы, кровь, горе... Ты слышал о Басил Левеком? Повесили в Софии. Георги Раковски... У бабушки Тонки погибло четыре сына-революционера. А сама она? Бесстрашная болгарка! — Христо оживился.— Нет, никогда мы не смиримся!
Ивко ткнул Бабу в бок курительной трубкой.
— Что, Ивко?
— Возьми!
— Ты хочешь курить?
— Возьми, Бабу, тебе дарю.
— Ты же знаешь, Ивко, что я не курю.
— Будешь дома — вспомнишь Сербию...
Встал Бабу на колени, прижал к груди трубку с коротким обгрызанным мундштуком.
— Спасибо, Ивко,— поспешно проговорил Бабу и отвернулся: стыдно ему стало слез своих.
Но Ивко не заметил этого, теперь он смотрел на Христо.
— А что тебе подарить, бачо?
Болгарин не ответил. Он сидел, положив голову на колени, и, ни к кому не обращаясь, говорил:
— На моих глазах убили Ботева..-. На горе Вол. Если мы когда-нибудь прогоним турок, то она станет для нас священной... Гайдуков была горсточка, а баши-бузуки все лезли. Тогда Ботев встал во весь рост и бросился вперед... Пуля попала ему в голову. Какой человек погиб! Я знал Беньковского до восстания, правда, немного. Мы встретились с ним в Румынии, потом вместе были в Обориште. Ох, как он верил в победу восстания! Со всей Болгарии собрались отчаянные... Но самым храбрым среди них был Ботев! Есть ли на земле люди, которым турки не причинили горе? Что ты скажешь на это, Бабу?