За Дунаем
Шрифт:
— Забирай его и уходи! — яростно закричал он и бросился в самую гущу боя.
... К вечеру все было кончено. Дивизион занял Дели-Сулы. Охотники выстроились на площади в ожидании полковника Левиса. Он появился в сопровождении ротмистра Есиева и стал объезжать ряды.
— Осетины! Сегодня вы показали свою верность русскому боевому знамени! Слава вам, доблестные сыны Отечества!
— Урр-ра!
— Кто захватил предводителя Хаид-бея? — спросил командир полка.
Ротмистр отрапортовал.
— Урядник Кониев и рядовой Каруаев!
— Представить
... Дивизион не понес потерь, и его вернули на позиции, которые он занимал перед боем. Костров не жгли, даже не курили. Коней свели вместе. Люди не
спали, ждали, что противник предпримет контратаку, и нервы у всех были напряжены. Наступила тишина. И вдруг в ночи раздалось:
— До-оон!'
Дивизионный разведчик Бабу Кониев вышел на поляну, повел головой по сторонам: «Осетин?! Откуда он здесь, если наши на своих местах? Нет, это мне послышалось. Хотя после вчерашнего боя и не такое покажется». Бабу хотел было вернуться, но опять донеслось, теперь уже совсем рядом:
— До-оон!
К Бабу присоединился Бекмурза и предложил:
— Пойдем, поищем.
Друзья двинулись на стоны раненого и вскоре склонились над ним:
— Кто ты? — спросил Бекмурза дрожащим от волнения голосом.
— До-оон! — было ему ответом.
Быстро отвязав флягу, Бабу поднес ее к губам раненого.
— Он, наверное, из тех осетин, которые ушли в Турцию,— прошептал ему на ухо Бекмурза.
Рука с флягой застыла, вода пролилась на землю.
— Как?! — воскликнул пораженный Бабу.— Он пошел против братьев?
Раненый открыл глаза и тихо прошептал:
— Прощайте, братья...
Перед мысленным взором Бабу встали горы, аул, мать...
В осетинском дивизионе знали о том, что в составе турецкой армии на Кавказском фронте действовало большое число осетин. Они были из тех осетин, которые лет десять назад, обманутые и гонимые, переселились в Турцию. Но их надежды на лучшую долю не оправдались, и многие спешно потянулись в обратный путь, на родину. А самых молодых из оставшихся на чужбине турки загнали в армию и заставили воевать против русских.
А вот как этот осетин попал за Дунай, никто не знал. А он, не приходя в себя и не раскрыв тайны, умер. Так и осталось неизвестным его имя.
Убитый лежал в балке на сырой ночной земле. Все были удручены тем, что он оказался осетином и шел к ним со стороны неприятеля. Но, пожалуй, тяжелее всего было Бабу. «Почему я не оглох в тот момент, когда он просил воды? Кто же ранил его?» — размышлял урядник.
Бекмурза ерзал рядом с ним, пытаясь вызвать друга на разговор.
— У моего отца был кровник из Заманкула. Он тоже ушел в Турцию. Может быть, убитый — его сын, а мы хоронить собрались,— проговорил он неодобрительно.
Но Бабу не отрывал взгляда от поляны, на которой днем разгорелся жаркий бой.
— Надо исполнить наш долг, Бабу,— вступил в разговор Фацбай,— кровник он или брат, а хоронить надо. Он осетин, а не турок...
И опять смолчал Бабу. Его занимали свои думы. «Если мне придется умереть, то прежде унесу
— Никто даже бурку не дал,— наконец с горечью проговорил Бабу.— Разве бы нас похвалили за это старшие?
— А почему ты просишь бурку? Или у тебя нет своей? Ты его нашел, тебе и заботиться о нем до конца! Он умер на твоих руках. Это все равно, что покойник находится в твоем доме, а ты хочешь подкинуть его своему соседу,— затараторил Бекмурза.
Бабу вспыхнул, но сдержался: он сам не оказался сердобольнее товарищей.
— А ты сходи к поручику Зембатову,— посоветовал все тот же неугомонный Бекмурза.— Как-никак, а он к Есиеву ближе тебя и знает, как нам надо поступить.
Обрадовался Бабу неожиданному совету и тотчас отправился к поручику. Тот спокойно выслушал известие о смерти земляка и приказал тому же Бабу доложить обо всем ротмистру. Пришлось Бабу тащиться в потемках к командиру дивизиона. Но и здесь ему не повезло. Ни с того ни с сего Есиев пригрозил Бабу арестом за то, что он отвлекает других от наблюдений. Лазутчики донесли в отряд о намерении турок отбить оставленные ими позиции, и поэтому ротмистр боялся прозевать внезапное нападение неприятеля.
Обозлившись на самого себя за то, что послушался Бекмурзу, урядник вернулся к своим. Растолкав друзей, молча улегся между ними. Но не таков Бекмурза, чтобы оставить в покое Бабу.
— Боюсь что-то,— прошептал он, переводя дыхание.
Но Бабу, закусив губу, сделал вид, будто не слышал его.
— Очень боюсь,— продолжал свое Бекмурза.
И Бабу не выдержал.
Сидел бы ты дома и пил теплое молоко. Что ты ноешь?
Усмехнулся про себя Бекмурза.
— Не смерти и не турок боюсь. А как ты думаешь: не может ли он оказаться моим родственником? Ты знаешь, Каруаевы очень похожи друг на друга, словно их родила одна мать! Я что-то начинаю припоминать, как отец рассказывал об одном из наших родственников, который уехал в Турцию вместе с Кундуховым.
На небе появился месяц, похожий на выеденную корку арбуза, и вокруг посерело. «А почему мне не взглянуть на убитого. По лицу я узнаю, близкий ли он мне по крови»,— вдруг спохватился Бабу и поспешно вскочил.
— Ты куда? — спросил Бекмурза.
— К нему,— глухо ответил Бабу и направился в чащу.
Бекмурза последовал за ним. Притаившись за деревом, он видел, как Бабу склонился над убитым и долго всматривался в его лицо. «Нет, на моего родственника не похож. Да и в ауле, слава богу, не было таких»,— с облегчением подумал урядник. Бекмурза продолжал наблюдать за ним. Бабу, присев на корточки, снял шапку и провел по голове рукавом черкески. Он не оглянулся, когда Бекмурза вышел из-за укрытия. Опустившись на колени рядом, Бекмурза тоже впился взглядом в убитого. Тот лежал на спине. Под голову ему кто-то подложил лохматую шапку,