За флажками

Красько Дмитрий

— Много говоришь, — нахмурился и Литовец. Что поделать, ему не нравилось, когда я пускался в подробности относительно его семейной жизни. Когда такое случалось, он начинал чувствовать себя ущербным. Черт его знает, почему. — Я тебе новость принес. Надеюсь, не очень радостную.

— Вот такая ты сволочь, — огорченно констатировал я. — Нет, чтоб денег принести, так ты новости плохие таскаешь.

— Я не сказал, что она плохая, — возразил Литовец.

— Ты почти сделал это, натурально.

— «Почти» не считается. И вообще, Мишок, ты много говоришь! Ты опять много говоришь! Как с тобой ни начни

разговор, ты всегда очень много говоришь!

— Меня природа таким сделала, — грустно признался я. — А ей мама с папой помогали. Ладно, говори свою нехорошую новость.

Ян, однако, не стал с этим торопиться. Небрежным жестом отодвинув меня в сторону, протиснулся в прихожую, слегка вытер ноги о половичок, на котором я так недавно давил ухо, и прошел в кухню. Я слегка ошалел от такой наглости, но бить его все равно не стал, потому что друзей ценю в любом состоянии. Вместо этого тяжело вздохнул и двинулся за ним. Ноги передвигались с трудом — сказывалось похмелье. Но я упрямо шел вперед — меня гнало любопытство.

В кухне Литовец набрал в кофейник воды и поставил его на плиту. Он чувствовал себя, как дома. Я уселся на стул и принялся наблюдать за ним тяжелым взглядом. Взгляд был тяжелый не в том смысле, что злой, а в том, что похмельный. Сам бы я ни за что не справился с тем, что сейчас вытворял Ян. По крайней мере, не с такой легкостью. Хотя он ничего особенного и не делал. Он просто выставил на стол чашки под кофе и готовил бутерброды. Но для меня, в моем состоянии, и это казалось пароксизмом виртуозности (во сказал)…

Наконец, бутерброды оказалось на столе, в чашках задымилось, испаряясь, кофе, и я, вцепившись в одну из них обеими руками, потребовал:

— Ну не тяни ты резину за хвост, Ян! Рассказывай!

Но Литовец не был бы Литовцем, если бы сразу приступил к рассказу. Он все и всегда делал с чувством, с толком и с расстановкой. Даже детей. Я мог бы поспорить с кем угодно и на что угодно, что на каждого из двух своих отпрысков Ян потратил не меньше десяти подходов. Не просто попыток, а результативных попыток.

В этом была вся его суть. Вот и сейчас он сперва основательно устроился за столом, откусил кусок бутерброда, сделал глоток кофе и, тщательно прожевав и проглотив все это, наконец соизволил сказать:

— Ты опять во что-то вляпался, да, Мишок?

Я повторил его маневр относительно кофе и бутербродов и сказал:

— Ты, наверное, и сам знаешь. Зачем спрашиваешь?

— Если спрашиваю, значит, наверное, не все знаю, — возразил Ян. — Если бы я все знал, я бы не спрашивал.

Последний довод убил меня наповал. Я потянул носом воздух, набирая побольше кислорода, и выдохнул:

— Ты мне, Ян, хочешь верь, хочешь — не верь, но я в этом деле совершенно не при чем. Я просто мимо ехал да покушать завернул. Согласись, что я не мог знать, что туда какие-то шлимазлы на предмет разборок заедут?

— И крутые были разборки? — поинтересовался он.

— Что за тон? — я брезгливо поморщился. — Ты мне, можно сказать, лучший друг, а разговариваешь, как следователь. У меня инфаркт от огорчения будет. Зачем тебе этих вещей надо?

— А затем, что ко мне сегодня — ну, то есть, вчера вечером, перед сменой — мент подходил, очень интересовался, где я был в момент этих разборок.

— Да? —

я отставил кофе и хмуро посмотрел на него. — И что он еще сказал?

— Он сказал, что на тридцатом километре трассы произошло нападение на придорожную закусочную, при этом погибли сын владельца, жена сына и трое нападавших. И кто-то из случайных свидетелей заметил отъезжавшую с места происшествия «Волгу» с опознавательными лейблами третьего таксопарка и цифрами 7, 8 и 9 на номерном знаке. У нас в парке только одна машина с такими цифрами, Мишок. Наша.

Ян все это выложил спокойно, даже не думая прерывать трапезу. Я буквально подыхал от зависти к его непробиваемости. Если бы бармен из злосчастной кафешки обладал чем-то подобным, он и посейчас был бы живее всех живых. Сын хозяина, гм… Видать, потому и разговаривал с посетителями — со мной, в частности, — через губу. Такая значительная персона, а его заставили клиентов обслуживать. Вместо того чтобы папашины доходы на бухло и девочек спускать. Вот и свербело у парня. Ну, да отсвербелось, чего теперь уж…

— Я знаю, какой номер у нашей машины, Литовец. Мне только интересно, откуда там мог оказаться случайный свидетель, — собравшись, наконец, с мыслями, проговорил я.

— Грибник, — усмехнулся Ян.

— Какой, нахрен, грибник? — удивился я. — Лето еще толком не началось.

— Ты ничего не понимаешь в грибах, — Ян покровительственно посмотрел на меня. — Они прут сразу, как только сходит снег. Так что грибник там вполне мог оказаться.

— Может быть, ты и прав, — я не стал спорить. — Конечно, грибник там вполне мог оказаться. Или рыбак. Или охотник. Или муж, скрывающийся от уплаты алиментов. И вообще, там могла толпиться чертова уйма случайных свидетелей. Но, Ян, честно — убей меня ножиком, если я вру, — я тут совершенно не при делах. Я просто ехал мимо и меня внезапно одолел голод. Это ведь не преступление?

— Мишок, — с серьезной мордой проговорил он. — Я тебе, конечно, верю. Хотя из всех наших бродяг именно тебе приспичило покушать в той забегаловке в тот момент, когда ее собрались ставить на уши рэкетиры. Но я тебе все равно верю. Потому что я знаю твои способности нарываться на мелкие и крупные неприятности. Ну и, — он, наконец, допил кофе и доел бутерброд, отставил все это добро в сторону и посмотрел мне в глаза, — если тебе что-нибудь будет нужно… Помощь или еще чего… Ты обращайся, не стесняйся.

— Я знаю, Ян, — я кивнул с таким же серьезным видом и, в отличие от Яна, поднял свою чашку, ибо в ней еще плескался кофе. — У нас, как всегда, один за всех и все за одного. Тридцать три мушкетера из третьего таксомоторного. С ментом я, конечно, встречусь и поговорю, а вот насчет всего остального — с этим посложнее будет. Потому что я не знаю, какие сволочи разбомбили забегаловку. И, честно говоря, не горю желанием узнать. Я видел, во что они превратили этого самого хозяйского сына и не хочу испытать такие же ощущения. Вообще, Ян, мне себя жалко. И если бы эти хуцпаны забыли про меня, я бы с толстым удовольствием сделал то же самое. Но пакостность в том, что они обо мне вряд ли забудут и постараются достать. А вот когда это произойдет, я позову на помощь и тебя, и всех мушкетеров. Потому что к тому времени уже буду знать, с кем придется иметь дело.