За голубым сибирским морем
Шрифт:
— Да, письма есть довольно старые.
— С бородой.
— А разве отдел писем не беспокоит?
— Не-ет. Запишут и все.
— Теперь сам будешь начальником всех писем, наведешь порядок, — съехидничал Курбатов.
— И наведу. А ты все язвишь?
— Нет, шучу.
Да, это было так. Владимир Романович не скупился на смех и шутку. Он жил и работал как-то легко, весело, с юношеским задором. И потому его в редакции все звали просто Володя, хотя у этого Володи блестела уже солидная лысина и в школе учились два сына.
Вот и сейчас Володя пошутил, а Николай
Грибанов смотрел на них и молчал. Он не знал еще ни того, ни другого и не мог определить, кто прав, а кто виноват.
Вскоре Володя попрощался и ушел: рабочий день уже кончился.
Грибанову хотелось поговорить с Николаем, но у того из-за Володи испортилось настроение. Он сидел и с жадностью тянул папиросу.
Наступило неловкое молчание. Выручили шахматы — доска торчала из-под пачки газет на тумбочке.
— В шахматы играете?
— С удовольствием, — оживился Голубенко.
— Давайте, Николай… как вас по батюшке? Забыл.
— Петрович.
— Первый ход ваш.
Николай уселся поудобней и двинул королевскую пешку. Павел ответил таким же ходом.
Широко распахнув двери, в кабинет вошел Ряшков.
— А, бывший и настоящий! Сражаетесь?
— Да, бывший, — ответил Голубенко, не глядя на редактора, и снял слона.
— Я бью так, — улыбнулся Павел.
— Ох, ты, море зеленое…
— Кругом тебе не везет, — усмехнулся редактор.
— Ничего. В народе говорят: «После плохого всегда бывает хорошее». Будем надеяться.
Игра продолжалась.
Ряшков молчал. Он стоял у стола, широко расставив ноги, курил. Его большая под машинку стриженная голова плотно сидела на толстой шее. Глаза серые, маленькие, мечущиеся. Он с жадностью затягивался и залпом выдыхал дым, широко раскрывая рот.
Из коридора крикнули:
— Иван Степанович, к телефону.
— Посмотрим, как тебе повезет… — бросил ему вдогонку Голубенко. — Вы что-то мне тут… мат вроде. Ловко. Еще одну?
— Давайте.
Не успели начать новую партию, как пришла Аня.
— К вам можно?
— О-о! Аннушка!.. Знакомьтесь, моя жена, — обратился к Николаю Грибанов.
Голубенко смутился. Встал и как-то неловко пожал Ане руку.
— Помешала? Пора уже домой.
— Да вот мы с Николаем…
— Нет, нет, — перебил его Голубенко, — поздно уж. Завтра… И заторопился.
В первом этаже гостиницы — гастроном. Ане вдруг захотелось белой булки и сыра. Но ни того, ни другого уже не было: разобрали. Ведь только недавно были отменены карточки, и когда в магазине появлялись ходовые продукты, то у прилавков вытягивались петлеобразные очереди… и тут же все разбирали.
Павел хмурым вышел из магазина, молча поднимался на свой этаж, поддерживая Аню за локоть. Он шел и опять думал о войне, о гитлеровцах. Как тяжело они поранили страну! Сколько же лет потребуется для того, чтобы восстановить наше хозяйство? И тогда опять можно будет зайти в магазин, купить пышную, подрумяненную булку, сливочного
Аня тоже шла молча.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КОГДА ВСЕ СПЯТ…
Первое дежурство!..
«Как бы не пропустить ошибку. Завтра приду в редакцию, на столе — свежая газета. Вот она! Каждая ее строчка мне знакома», — с волнением думал Павел.
Рабочий день кончился, но в комнате были еще Люба и Володя. Их задержал Армянцев. Он вышел на середину комнаты и с напускной серьезностью доложил, что от Шмагина прибыла телеграмма, всем братьям по перу с длинного пути он шлет сердечный привет.
— О, наконец-то! — воскликнула Люба. — Когда же он прибывает?
— Завтра утром.
— Это зав. промышленным отделом? — поинтересовался Павел.
— Да, и к тому же наш партийный бог, — пошутил Армянцев.
— Надо будет его встретить, — сказала Люба. — Но если он не везет нам яблок, тогда…
И, не успев придумать, что тогда, — засмеялась.
Грибанов сел за полосу. Это была вторая страница завтрашней газеты.
Заведующие отделами дежурили по очереди, они вместе с редактором вычитывали полосы, готовили их к печати. А с двенадцати часов ночи приходил новый дежурный — «свежая голова», кто-то из литературных сотрудников. Он, как контролер отдела технического контроля, с ротации выпускал газету в свет.
Выходит первая полоса из машины, литсотрудник берет оттиск, бросает на него свежий взгляд: хорошо ли получились заголовки, правильно ли поставлено клише, ведь случалось же, что спортсмен в газете бежал вверх ногами…
Потом сотрудник перечитывает все материалы газеты. Обнаружена смысловая ошибка — переливай весь стереотип, металлическую копию газеты, все начинай сначала; если ошибка грамматическая — сверли стереотип, впаивай другую букву; нет ошибок — пускай машину! Загудит ротация, и пахнущие краской газеты потекут сплошным потоком, налезая одна на другую.
Но прежде всего вот это: вычитывание полос, самое сложное и ответственное.
Грибанов читал напряженно-внимательно, вдумывался в каждую фразу. Удачное слово он быстро пробегал глазами, другое — подправлял, третье — зачеркивал, выводил от него на чистое поле полосы «вожжу» — линию, и там писал новое, более точное.
Но это слово надо найти, а потом еще раз взвесить: на месте ли оно, может быть, его следует заменить другим?
А сколько слов в большой газете!.. Но и медлить нельзя: утром газета должна быть в руках читателя. Сейчас он спокойно спит и не знает, отчего всю ночь в редакции горит свет. Читатель и не задумывается над тем, успеют там, в редакции, или не успеют, трудно или легко делать газету. Он отдыхает! А утром, идя на работу, он завернет к киоску — ему дай газету. Недаром журналисты друг другу частенько говорят: «Не спеши, но поторапливайся!»