За голубым сибирским морем
Шрифт:
Павлу, ласковому и пылкому, это не нравилось.
…Аня пробовала читать, но не получалось…
Стало смеркаться. Она включила свет и взялась за распашонки. Шить осталось совсем, совсем немного.
Александровское сельпо действительно было передовое. Кооперацией руководил местный коммунист, прославленный медвежатник Никита Семенович Бугров. Участник Великой Отечественной войны, он со своей пушкой прошел путь от Сталинграда до Варшавы. Здесь фашистский бронебойный снаряд оторвал ему левую руку. После госпиталя Никита вернулся в свое село
Потом приноровился: зажмет дно гильзы меж колен, забьет капсюль, повернет патрон, засыплет заряд, пыжи запрессует — готово. И в лесу одной рукой орудовал. Вскинет ружье, словно игрушечное, к плечу — выстрел. И промахов по-прежнему не знал.
В селе уважали этого молчаливого, немножко сурового, но трудолюбивого и беспредельно честного человека. И на отчетном собрании односельчане избрали его председателем сельпо.
С тех пор и пошел Александровский кооператив в гору. Бугров закупал и отправлял в город грибы, птицу, ягоды, рыбу, мясо, а оттуда вез промышленные товары. Он первым в Забайкалье начал принимать от пайщиков заказы. Запишет, кому надо самовар, кому кровать, топоры, пилы или еще что, и — на базу. Старался возить только то, что сейчас же у него купят.
Быстро развивалась торговля, появились прибыли. Пайщики стали получать проценты — чистый доход от торговли. Потянулись в кооператив новые люди. Члены кооператива теперь уж с гордостью говорили: «Наша кооперация!»
Обо всем этом Павел узнал и от жителей села, и от самого Бугрова. Он же, Никита Бугров, рассказал Грибанову и о трудностях в работе, о проделках заведующего Светенской базы облпотребсоюза Ужалгина.
— Вот мы — впереди, знамя получили. Хорошо. А как это нам далось? — жаловался Бугров. — Теперь-то Ужалгин дает нам товары. Он хитрый. Передовое сельпо! Вот, мол, смотрите, как у нас. А раньше бывало: сам товара не везет, приедешь к нему и — не дает. Бежишь в райком, пишешь в облпотребсоюз, в обком. В общем, возьмешь за горло — вырвешь, не возьмешь — без товара живи. Вон соседи — без соли и спичек сидят. А на базе полно, завал.
— Что же райком, облпотребсоюз?
— Райком? Вызывали, говорили. База-то межрайонная — разводят руками. Из облпотребсоюза приезжали, но… Знаете, товарищ, не секрет: есть еще нехватки да недостатки. Ведь без войны только три года живем. Трудно. А жуликам это на руку. Сами руководители на базе не были, а ревизоришка приедет, ему сунут хороший сверток и все. Ужалгин умеет. В шею бы таких.
Уже пять часов Грибанов сидел в кабине полуторки. Материал о передовом сельпо — в блокноте. Задание редактора выполнено, можно бы и домой, но вот с базой, с базой…
Нет, он поедет туда, расследует. Если все так, как говорит Бугров, обязательно напишет. Армянцев обрадуется: сверхплановый материал. Секретари любят запас.
Полуторка вздрагивает, ныряет в ухабы, надрывно гудя мотором, взбирается в гору, легко катится под уклон. Дойдя до лощины, она медленно, нехотя въезжает в глубокую колею, заполненную водой. Колеса гонят воду, та сопротивляется, злится, шумит…
А дождь не перестает. Деревья, свесив намокшие ветви, стоят у дороги задумчивые, скучные.
Павел втиснулся в угол кабины, втянул голову в воротник
В начале пути Грибанов не совсем доверял шоферу, который все время говорил, улыбался, успевая взглянуть на Павла, задать ему вопрос, изложить свои «комментарии» по поводу погоды, объяснить причину очередной встряски грузовика. Однако чем дальше, тем больше Павел убеждался, что парень хорошо знает свое дело, легко переключает скорости, спокойно и уверенно ведет машину.
А на вид шофер был почти мальчик. Лицо круглое, на маленьком носу — следы веснушек.
Парень величал Грибанова «товарищем журналистом», доложил, что фамилия его — Навышин, зовут его вообще-то Константином Сергеичем, но в селе слово «Сергеич» упоминают редко, только при заполнении денежных документов. Он с гордостью сообщил, что вот уже два года водит «газушку» и что автодело начал изучать еще в семилетке.
Говорил с юношеским задором и быстро, словно боялся, что его перебьют, и замолкал только в те короткие секунды, когда открывал дверку кабины и, высунувшись по пояс, осматривал заднее и переднее колеса.
Костя доволен был, что в кабине сегодня есть пассажир: надоело ему одному ездить. В прошлом году они ездили втроем: экспедитор, грузчик и он, шофер. А потом на собрании членов кооператива кто-то предложил ликвидировать «пассажиров». Согласились. Теперь товары Костя получает один (он же сам член кооперации!), а грузчиков берет на базе.
…Совсем стемнело. Дорога стала еще хуже. Дождь все лил и лил. По ветровому стеклу извилистыми ручейками текла вода. Она мешала смотреть на дорогу, по которой все время прыгали, то сокращаясь, то вытягиваясь, два пучка света от фар. Костя теперь уже не говорил так много, как днем, бросал лишь отдельные фразы, вроде: «Тут опять ключевина проклятая», «Пришла весна, снова вспоминай доротдел»…
— Ну, вытягивай, матушка, — подбадривал он свою «газушку».
Когда начался крутой подъем, Костя высунулся из кабины, посмотрел на дорогу, потом включил первую скорость и добавил газу. Машина пошла вперед, но медленно, неуверенно. Колеса срывались, буксовали. Дождь в это время, как назло, полил еще сильнее, низвергаясь перед радиатором шумным водопадом.
— Последнее выливает, — крикнул Костя, — закатывает, как в тропиках.
В это время мотор начал чихать, стрелять и — остановился. Машину потянуло назад, под гору. Костя нажал на все тормоза, но грузовик продолжал медленно сползать. Тогда Костя ругнулся и с силой крутнул баранку. Машина свернула с дороги, мягко о что-то стукнулась и остановилась.
Через минуту Костя, стряхивая с себя воду, влезал в кабину, торжествуя:
— Удачно. Заднее колесо в пень уперлось. По дороге уползли бы далеко, а там — в лепешку. Н-ну и ну!..
Он снял с головы кожаную шапку, в каких летчики ходят, вывернул ее, сухой подкладкой вытер лицо и снова заговорил:
— Мотор перегрелся. Остынет — двинем дальше. А дождь-то стихает, я говорил, последнее выливает. Дьявол. Конец мая, а здорово холодит. Кабы на черемуховый цвет мороз не грянул. Здесь бывает. Край наш суровый. Недаром сюда Чернышевского закатали.