За голубым сибирским морем

Гагарин Петр Иванович

— Вы смелее, смелее, — подбодрил Шмагина секретарь обкома.

— Я думаю, что наше собрание вынесло правильное решение. Не оправдал Ряшков высокого доверия обкома партии — потерял моральное право…

Богунцов, как обычно, выступил последним. Говорил сегодня сердито, громко, с паузами. В зале — не шелохнулись.

— Товарищи! Нам на командных постах нужны не оловянные солдатики, а руководители — творцы, революционеры! Конечно, такие люди не родятся, их надо воспитывать, закалять, но, дорогой товарищ Юрмаков,

у Ряшкова нет данных, это человек не той натуры. При выдвижении его была допущена грубая ошибка, нас вот кто подвел, — он сделал паузу, посмотрел на Щавелева. — Поверили ему. Теперь эту ошибку исправить надо. Мы виноваты в том, что и Щавелева не контролировали. Положились на одного работника, газету отдали ему на откуп. Все решал один он, а не все мы, члены бюро. Вот и результат.

Надо беспощадно корчевать эгоизм, шкурничество. Либерализм в этом деле опасен.

Секретарь обкома склонился над столом, закрыл «Персональное дело» Щавелева, на него отбросил и папку Ряшкова, сделал это так резко и шумно, что многие невольно посмотрели на Богунцова.

«Значит, все, — подумал Ряшков и низко опустил голову. — Вот тебе и не лезть на рожон. Что ж, теперь начну… Если не сделать этого, потом скажут: он же на бюро со всем согласился… Нет!»

Богунцов опять поднял голову, посмотрел в зал:

— Но дело, дорогие товарищи, не только в этих двух работниках. Я думаю, нам надо и о других подумать, иначе не избежать новых провалов. Без хороших командиров много не навоюешь… Изучать кадры, воспитывать. Каждого работника понимать надо, потому что в каждом человеке много плюсов и минусов. Найти их в анкетах невозможно. Нам надо дело поставить так, чтобы больше не повторять вот таких промахов. Каждая ошибка в подборе руководящих кадров дорого обходится и партии и государству.

Желающих выступить больше не оказалось. Тогда Богунцов обратился к Щавелеву:

— Вы хотите?

Тот грузно поднялся, развел руками.

— Что тут говорить. Я, конечно, уж не настолько виноват. Газету, например, читал не только я, ее читали и члены бюро, и вы, Семен Давыдович… Ну, в общем, если обком доверит, пойду на другую работу.

— Вы, товарищ Ряшков?

— Приходится говорить. — Ряшков встал, развернул два листа с тезисами. — Я, конечно, виноват, не отрицаю. Но снять меня с работы? Это, это, мягко выражаясь, не совсем правильно. Отдельные работники здесь перехлестывают. И я понимаю почему. Мои выступления не всем нравятся. Взять хотя бы на сессии областного Совета. Некоторые решили припомнить… — Члены бюро переглянулись, по залу прокатился ропот, задвигались стулья. А Ряшков продолжал: — Но это так не пройдет. Вы, товарищ Богунцов, однажды поучали меня: люди не шахматные фигурки. Помните? Так я тоже человек… Партия учит воспитывать кадры, беречь их, как золотой фонд страны, а вы…

Щавелев и Ряшков, покидая

зал заседания, даже не посмотрели друг на друга: теперь они рядовые, равные.

Они не смотрели и на других: стыдно было. К тому же каждый из них был занят своим. Ведь бездельничать они не смогут, надо работать, а где? Что им доверят?

А Ряшков думал еще и о своей супруге. Он решил, что теперь, пожалуй, можно и распрощаться с ней.

4

В одиннадцать часов вечера Грибанов и Шмагин вышли из обкома. На улице было холодно и буранно. Шмагин шагнул на тротуар и сразу повернулся спиной к ветру:

— Эге, как он разыгрался! Поднимай воротник.

По Павел и воротника не поднял и ничего не ответил. Шел насупясь.

— Ты что загрустил? — спросил его Шмагин. — Теперь уж вздохнем. Сняли!

— Да, вздохнем… А почему ты сегодня уж очень робел? Жалость одолевала?

— Ну, что ты! Я просто, ну… думал, передумывал. Ведь Юрмаков тоже прав. Выковать, закалить настоящего работника — это тоже победа.

— Ты на заводе никогда не работал?

— Не приходилось.

— Так вот, знай: сталь можно закалить, а железо — никогда. Его хоть кали, хоть не кали — оно все одно гнется и туда и сюда.

— Об этом слыхал. Но теперь все. У нас — новый и довольно опытный зам. Придет новый редактор.

— Не спеши. Этот крови еще попортит. Сегодня же сочинит заявление в ЦК: покритиковал, мол, руководителей, невзлюбили… Попробуй не прислушайся к такому сигналу! Приедет комиссия, спросы да расспросы, чего доброго соберут актив, а то и Пленум обкома. Найдутся заступники, скажут: да, действительно, выступал, крыл руководителей, боевой редактор…

— Против него слишком много фактов.

— Я своего оружия не сложу, пусть знает.

— А кто его сложил… Ну, мне сюда. До завтра.

Шмагин свернул в переулок.

На станции хлопотливо покрикивали паровозы. По улицам, прорезая светом фар снеговую завесу, сновали автомашины, где-то на окраине города простуженным баском кричал заводской гудок.

В эти минуты Грибанову вспомнились и те упругие порывы ветра, которые он ощущал тогда в дверях вагона, подъезжая к этому городу; и путешествие по раскаленной степи с Руженой; и ледяная купель в Светенске; и сотни других трудных и радостных дорог, встреч; вспомнились схватки с Ряшковым и Ужалгиным, Чекаленко и Ветковым…

«Уже зима. Больше полгода прошло, как я здесь, — думал Павел. — Сколько пережито! И не зря».

Вьюжный ветер пригоршнями швырял в лицо колючий снег. Трудно было идти. Но Павел шагал уверенно и бодро.