За гранью снов
Шрифт:
Тот разговор, произошедший три дня назад, до сих пор стоял между нами. Я это чувствовала. Я не знала, хотел ли он сознаться мне во всем изначально, но очень сомневалась в этом. Скорее всего, это произошло спонтанно, по велению эмоций, чувств, требования организма энергетически разрядиться. Но тот факт, что он доверил свою тайну мне, говорил о многом. Честно, он говорил мне всё о Штефане Кэйвано.
Я долго не верила, что он... не родной сын Кэйвано. Не могла даже на мгновение предположить, что он – ублюдок. Он не чурался этого слова, даже, наоборот, как-то решительно произносил его передо мной. Иногда мне даже казалось, что специально, чтобы проверить мою реакцию. Так вызывающе, что мне даже становилось страшно. Зачем он это делал, я не понимала. Боролся с собой и с судьбой? Горько смеясь, показывал на своем
– Кто-нибудь еще знает? – спросила я его как-то.
Он сразу понял, о чем я его спрашиваю, и покачал головой.
– Все, кто знали, или умерли, или погибли, - пронзив меня до основания, он добавил: - Не по моей вине.
Я промолчала, подумав, что это означает лишь одно: я одна осведомлена, кто есть Князь Кэйвано на самом деле. Только я и он. Тайна между нами, что скрепила нас, будто тонкая серебряная нить. Он доверил мне эту тайну, образуя между нами эту нерушимую связь. И никому ее не порвать теперь...
– Только ты знаешь, - будто прочитав мои мысли, сдержанно выговорил Штефан.
– Да, - вскинула я на него дрожащий взгляд, - только я.
Я удивлялась его сдержанности, отстраненной холодности, которые он демонстрировал мне в последнее время. И не была уверена, что мне это нравится. Я желала вернуть того Штефана, которого знала в Багровом мысе, того, который был жесток и горяч, безжалостен и неистов. Того, которого полюбила...
Я любила его. Да, я его любила. Больше, чем ненавидела. Может быть, я никогда по-настоящему его и не ненавидела? Была обижена той болью, что испытала, его неверием, вскрывшейся, как плохо зажившая рана, яростью и ревностью. Но еще больше – его отрицанием чувства. Того, что не могло не быть. Иначе, зачем ему устраивать всё это? Зачем похищать меня из-под носа отца, увозить в далекую Норвегию, где мы будем лишь вдвоем, где сможем выяснить всё до конца, поговори, наконец, по душам? Он рисковал, но все же сделал это, пошел на отчаянный, немыслимый по всем допустимым меркам поступок. Похитил меня. А до этого... присылал цветы, подарки и открытки. Неужели просто так всё это? У Штефана Кэйвано – просто так? У Штефана Кэйвано, который никогда ничего не делает просто так!? Я не верила в это. И почему глаза на происходящее открылись мне лишь сейчас? Когда он... сделал еще один шаг мне навстречу. Признался, открылся, доверился. Этого я не могла не оценить.
Но между нами по какой-то причине образовался настоящий вакуум, безэмоциональный и глухой. Он не желал говорить мне главного, будто не решаясь на этот последний шаг, что разделял нас друг от друга, словно похищение и его откровенное признание сказали мне меньше, а я не могла произнести этого, боясь вновь быть обманутой в своих чувствах. Я не была уверена, что ему это нужно. Я боялась получить удар.
Он позволял мне звонить отцу, разговаривать с ним не больше трех минут, чтобы телефонный звонок не «засекли», но никогда не оставлял меня во время этих минут. Опасался, что я скажу лишнее? Совершенно напрасно, неужели он не понимал? Я и так знала уже его большою тайну, чтобы раскрыть этот маленький секрет, который, к тому же, мы делили с ним на двоих. Но он чего-то опасался, а я уверяла отца, что со мной всё в порядке. Я не лгала, со мной действительно всё было в порядке. Я находилась в одном доме с мужчиной, которого любила всем сердцем, вопреки всему, такого, каким он был на самом деле, а не тем, каким он пытался предстать передо мной сейчас. Я видела его темную сторону, когда ярость и жестокость управляли им, дезориентируя в пространстве и вынуждая подчиняться отчаянному гневу. Но видела также его светлую сторону, ту, что пряталась в глубине его души, раскрываясь, как любовница перед своим возлюбленным, лишь передо мной. И это тоже о многом
Но он, сам Штефан, так ничего мне и не сказал. Ничего о том, почему похитил, привез в этот дом, забрал у отца, почему так рисковал. Я могла лишь догадываться о причинах его поступка, но не знать наверняка. А Князь молчал, выпытывающе глядя на меня своими серо-голубыми глазами, в которых скрывалась правда. Чего он не мог высказать вслух? Неужели чего-то, действительно, боялся? Того же, чего подсознательно боялась и я, - унижения чувств? Боялся, что, открывшись, познает боль потери и предательства? Он пережил это однажды, - когда его предали родители, продав. И я пережила это однажды, - с ним, когда он сорвал с моих губ признание в противоположном чувстве.
Поэтому я так и не призналась ему? Боялась, что мое чувство... растопчут вновь? И он... неужели он опасался того же? Это был словно замкнутый круг, по которому мы ходили изо дня в день, не решаясь на большее. Он не доверял мне, полагал, что я могу причинить ему боль, унизить чувством. Неужели так плохо меня знал!?
Шесть дней в капкане из собственных сомнений, обид, разочарований прошлого. В границах замкнутого круга, через который мы с ним не могли найти в себе силы перешагнуть.
Но ночью седьмого дня моего пребывания в Норвегии этот круг, наконец, разорвался.
Он услышал ее крик и проснулся. Наверное, даже не от самого крика, а оттого, что почувствовал, что тот вскоре разбудит его. Резко вскочил в постели, растрепанный, в джинсах и рубашке, так как не разделся на ночь, заснув, в чем был. Это было не редкостью для него. Он часто засыпал, в чем был, потому что когда приходил в комнату, ложился в постель и закрывал глаза, представлял ее лицо. И ему снились неприличные сны с ее участием, а может, воспоминания их общего прошлого. Те дни, когда она была его.
Может, ему стоило бы отпустить ее? Если она действительно его женщина, то вернется к нему. Если же не вернется, значит, никогда и не была его. Ведь так, кажется, говорят? Но разве мог он пойти на это? Монстр и хищник в нем мгновенно просыпался, заявляя на Кару свои эгоистические права. Разум твердил о хладнокровии и степенности, а чувство заводилось и кричало о горячности и импульсивности. Он не мог ее отпустить. Но одновременно понимал, что держать ее здесь бесконечно, не может. И готов был лезть на стену от гнева, яростно круша всё вокруг себя. Он и крушил, кстати говоря. В сарае, который находился за домом, было много ненужных вещей, на которых можно было вылить свое раздражение. Попадись ему в этот миг Карим Вийар, он бы и его избил до полусмерти. Но Вийара рядом с ним не было. Зато была Кара.
И он не мог ее отпустить. Он противился самой мысли о том, что когда-либо нужно будет это сделать. А она всё чаще задавалась вопросом, что дальше? И почему он не отпускает ее, зачем сюда вообще привез? И что будет если он не докажет ни ей, ни себе, что она по-прежнему принадлежит ему? Она не задавала ему этих вопросов вслух, но он знал, что они горят внутри нее. И достаточно ли ему сейчас, чтобы она просто была рядом с ним?! Оказывается, недостаточно. Ему было мало. Уже было мало. Недостаточно одного ее присутствия, ему нужно было... ее чувство. То, которое читалось в глазах, движениях, приоткрытых губах, когда она что-то хотела сказать. Он знал, что она чувствует... что-то, как и он, но сказать ему этого не могла. Не решалась. Не верила до конца? Или не была уверена в нем? В том, что ее чувство не будет унижено, как когда-то?
Наверное, правильно делала, что не верила, думал с лютой горечью. Разве может он поручиться, что зло когда-либо не вспылит и не выпрыгнет из клетки, в которую он его загнал? Сможет ли он сам себе верить, чтобы вынуждать ее верить ему!? Ведь он не хороший, и никогда хорошим не станет. Вся его «хорошесть» и терпение были рассчитаны до мелочей, - специально для нее. Он пытался сдержать пыл и погасить импульсивность, чтобы показать ей, что умеет быть таким. Но это совсем не означает, что он будет таким всегда. Скорее всего, наоборот. Таким он будет очень редко. Готова ли она взять его таким и смириться с ним таким? Сможет ли он когда-нибудь признаться ей, как много она для него стала значить!?