За Кубанью(Роман)
Шрифт:
— Разумеется, — небрежно роняет гость, — и ты кое- что получишь. Обычный куртаж — два процента, две пачки. Они все одинаковы, можешь выбрать любые. Пожалуйста, выбирай.
— Я свои буду держать отдельно, — торопливо бормочет Осман.
Он протягивает руки к деньгам, выбирает два тугих прямоугольничка. Ловко согнув один из них, срывает белую обертку. Под ней играют радугой иностранные кредитки. Теперь остановить его невозможно. Послюнив палец, он лихорадочно шелестит деньгами. Кажется, одной бумажки не хватает… Он начинает считать снова…
На благородной
Сунув деньги в ящик стола, Осман без стеснения запирает его и прячет ключ в карман.
— Сейчас будем ужинать! — Осман направляется к двери.
— Подожди, — останавливает его Улагай. — Я хотел тебе напомнить, просто так: ты ведь меня знаешь не один день — кто попытается обмануть меня, долго не протянет.
Осман вздрагивает, будто застигнутый на месте преступления.
— Что ты, Кучук!
— Ладно, будем ужинать, — обрывает его Улагай. — Только помни, что я шутить не люблю.
Осман исчезает за дверью.
— Адыгейская финансовая олигархия! — мрачно бросает ему вслед Улагай.
— Не нравится он мне, — признается Ибрагим. — Сумасшедший какой-то. Зато жена… ищи — не найдешь.
Осман вызывает их в столовую. Ставни плотно притворены, над столом, уставленным бутылками и блюдами, — большая лампа. Рядом анэ — маленький столик. Гости могут располагаться где им вздумается.
Улагай садится за большой стол. Его примеру следует Осман.
— Садись, — кивает Улагай Ибрагиму.
Вдруг лицо его преображается. Уж не заснул ли он? Такое может только присниться. В дверях, в тени — женщина. Невысокая, худощавая, в черном закрытом платье. Словно призрак. На овальном лице — миндалевидные глаза, приветливая улыбка. Сквозь длинные полуопущенные ресницы плещет жаром, как из приоткрытой дверцы печи. Сдержанность. Спокойствие. Черт побери, вдова Джумальдина годится ей разве что в горничные.
Улагай замечает торжествующий взгляд Ибрагима и досадливо опускает глаза.
Фатимет делает легкий поклон, на лице ее вспыхивает румянец, теперь она и вовсе походит на девушку.
— Иди, — роняет Осман.
Женщина бесшумно скрывается за дверью.
Улагай размышляет об обычаях. Будь они неладны, из-за них не удастся посидеть за столом в обществе такой красотки. Но и без них не обойтись. Шариат и обычай — вот две руки, которыми удобнее всего держать народ за глотку.
Наконец-то удовлетворен и Ибрагим — он еще никогда не видел своего хозяина в таком приподнятом настроении. Впрочем, удивляться нечему. А ему все равно, лишь бы постройнее, да поподатливее, да помоложе. Любопытно, однако, что сейчас отколет полковник? Ноздри его раздуваются, значит, нужно быть начеку.
Ибрагим переводит взгляд на Османа. У, старый скряга, чуешь, где таится опасность. Пора бы уже поделиться с кем-нибудь своим
А Улагай все наливает и наливает. Пьет молча, зрачки его расширяются, он все чаще поворачивается к двери, за которой скрылась Фатимет. Так недалеко и до скандала. Ибрагим склоняется над ним, что-то шепчет.
— Ты прав, болван, — выдавливает Улагай. — Пошли.
Осман провожает их в спальню. Ибрагим помогает полковнику раздеться и укладывает его. В постели Улагай порывается произнести речь, но вдруг затихает.
Ибрагим располагается в соседней комнате на кошме.
Осман уходит в комнату жены, но уснуть никак не может. На рассвете он на всякий случай отправляет Фатимет с Казбеком в поле, а сам готовит четлибж: пусть волки будут сыты и овцы целы. А когда «овцы» вернулись, повозки с брезентовым верхом во дворе уже не было.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Смерть в глазах Ильяса уже давно потеряла тот таинственный облик, в каком существовала в его воображении с детства. За два года, проведенных в гуще кровавой рубки, ему много раз приходилось встречаться с ней накоротке, но притерпеться, привыкнуть к потерям друзей он никак не мог. Провожая в последний путь товарища, искренне считал, что уж лучше бы тот слепой свинцовый комок или осколок столкнулся с ним самим. Но бой есть бой, и его приговор обжалованию не подлежит. Никто не знает, чей черед наступит.
Трагическая гибель Нуха вовсе не походила на смерть в бою. Безоружный Нух бросил вызов целой бандитской шайке. Это было его право, даже долг. А как мог принять этот вызов Алхас? Ведь он все же адыг. Навеки опозорит свое имя человек, поднявший оружие против беззащитного, совершивший злодеяние в месте, где ему было оказано гостеприимство. Эти истины с пеленок вдалбливались каждому адыгу. Поднять шашку на безоружного может только палач. Алхасу ничто не угрожало. Выходит, он слов Нуха боялся больше пули. Если бы Нух молчал, Алхас не тронул бы его. Но молчать — значило упасть на колени перед бандитом. Большевик Нух выбрал смерть. И Умар бросил вызов врагу. Вот он плетется к кладбищу рядом с Ильясом. Лицо его от левого виска наискосок вниз, словно окровавленный жгут, перетягивает лиловый шрам.
А он, Ильяс, почему не бросился на бандита, когда тот занес саблю над Нухом? Какая сила сковала его в тот проклятый миг?
Стыдно признаться даже самому себе — он до последней секунды не верил, что Алхас пустит в ход оружие. Покуражится, думалось, и отправится восвояси…
Последний ком земли брошен на могилу друга. Меджид-костоправ устанавливает на могиле столбик, и вот уже люди уныло плетутся к выходу.
Ильясу кажется или так оно и есть? Почему все проходят мимо, не глядя на него? Неужели поверили Алхасу? Ведь каждому аульчанину известно, что он никакого отношения к Алхасу никогда не имел. Сторонятся его или просто пришиблены горем и сознанием своей вины, как он сам?