За Кубанью(Роман)

Плескачевский Лазарь Юдович

— А ну, покажи мускулы, — просит Казбек.

Максим сжимает правую руку в кулаке и сгибает ее. От плеча до локтя вздувается мускульный ком.

— У-у, — с уважением тянет Казбек. — Да!

Ветер стихает.

— А чего мы не ловим рыбу? Разленились, валяемся, как барчуки. Что мама скажет, если мы вернемся без рыбы?

Казбек не отвечает, задумался.

— Раз ты мой друг, — тихо произносит он, — я тебе еще скажу. Только ты никому… Это самый большой секрет.

— Никому, — подтверждает Максим.

— Несчастная моя мамка. Я слышал, как она одной

своей подружке рассказывала. Только ты смотри, никому. Она совсем была молоденькая, моя мамка, а Осман уже тогда стариком был. Мамкин отец был у Османа табунщиком. Разбился, помирать начал. Положили в больницу, а денег нет. А у Османа их целый банк, дал бы немного деду, вылечили бы его. А он сказал мамке: пойдешь в жены, заплачу за твоего отца. Куда тут денешься? Она и пошла. А дед все равно помер. Вот если бы меня не было, тогда бы у мамки все по-другому пошло… Слышал я как- то, как она сказала подружке: «Если бы не Казбек, давно ушла бы куда глаза глядят…»

Слова Казбека словно ударили по темени. «Эх ты, — корил себя Максим, — недотепа. Обижать обиженного, глумиться над чужим горем — до чего дошел». Ему становится стыдно. Разбегается, бултых… Выныривает аж на середине, широкими взмахами плывет к берегу.

— Домой пора! — Максим выскакивает на берег.

— А перемет?

— За ним ночью приду.

— А я? — тускнеет Казбек.

— Если мама пустит.

— Пустит, пустит… — Казбек подпрыгивает, пытаясь побыстрее вскочить в штанишки.

Осман с бойцами уже пообедали и снова уехали в поле. Фатимет кормит рыболовов. Она снова приветлива, добродушна, будто ничего не произошло у колодца.

— Хороший хозяин за такую работу удержал бы из заработка, — шутит она, ставя на стол миску дымящегося мяса с подливкой. В другой тарелке — нарезанная ломтями пшенная каша — пастэ. — Ну ничего, за тебя поработали солдаты, отец Казбека доволен.

«Отец Казбека». Все, что она может признать за Османом! Ему хочется сказать женщине что-то хорошее, но на ум ничего путного не приходит.

— Что же ты не ешь? Хозяйка может обидеться.

— Кусок в горло не лезет, — вырывается у Максима. Он поднимается. — Извини, что болтнул утром…

— Глупости все это, — вежливо улыбается Фатимет. — Обедай, Максим, кушай. Чужая жизнь — потемки.

— Не глупости. Это все равно, что меня беляком назвать, улагаевцем.

Казбек переводит взгляд с матери на Максима.

— Кушай, Максим, — как-то душевно, искренне просит Фатимет. — Теперь я и вправду не обижаюсь. Кушай, а то опять обижусь.

Максим садится, берется за ложку.

— Мама, пустишь меня с Максимом ночью перемет проверить? Это мой друг.

— Ночью теперь ходить опасно, — замечает Фатимет. — Раз он твой друг, я и его не пущу, и тебя…

— С Максимом не опасно, у него лимонки.

Но Фатимет неумолима: не пущу, и все.

— Меня-то чего беречь? — улыбается Максим. — Уж по мне никто не заплачет.

Фатимет пытливо вглядывается в глаза русского. И впервые в жизни, сам не зная зачем, Максим начинает рассказывать; как прощался с женой, как получил из родного села

короткую весточку, от которой чуть было не помутился разум. Фатимет кусает губы.

— А сколько твоему сыну было бы теперь? — спрашивает Казбек.

— Десять. — Максим поднимается. Никогда ни с кем не говорил о том, о чем заговорил сейчас с незнакомыми людьми. Ему неловко: могут подумать, будто он всюду душу наизнанку выворачивает.

— Максим! — предлагает Казбек. — Пошли сейчас перемет посмотрим.

К реке идут молча. Время от времени переглядываются. Наверное, сходны их мысли. Одновременно улыбаются и разом вздыхают. Максим — по-детски, сокрушенно, Казбек — по-взрослому, с надеждой. Вот и река. А что, есть еще в Афипсе рыбешка, кое-что болтается на крючках. Казбек натягивает веревку, Максим вплавь снимает с крючков уклеек, разную мелюзгу. Потом отдыхают под чинарой.

— Максим, а почему Битлюстен комиссаров не любит? — нарушает молчание Казбек.

— Сколько теперь земли у Битлюстена?

— Шесть десятин, наверное…

— А раньше? До передела сколько было?

— Ой много…

Максим поясняет, как может. Кажется, Казбек что-то понял.

— А отец, знаешь, какой богатый… Я подсмотрел, чего только у него нет. И зачем ему столько?

Как ни старается, не может Максим растолковать, зачем люди копят деньги: этого он и сам не понимает. Наверное, больные. Жадность, скопидомство — болезнь. Как пьянство или сыпняк.

Казбек все спрашивает и спрашивает. Максим все отвечает и отвечает. Казбек рад — ведь у отца на все один ответ: «Не до тебя». Впрочем, Казбек задает вопросы не только для того, чтобы узнать новое, но и проверить собственные догадки.

— Послушай! — Казбек вдруг загорается. — Ты где живешь?

— В Екатеринодаре. Теперь уже в Краснодаре. Запомни адрес: улица Екатерининская, дом двадцать пять. В любое время буду рад видеть тебя.

— У тебя целый дом? Двойной? И двор?

— Нет, Казбек, у меня комнатка. Маленькая. Снимаю у старушки. Но тебе там всегда место найдется.

— А мамке? Я без нее никуда: совсем с тоски пропадет. И так все плачет и плачет. Думает, не вижу. Я все вижу. Только никуда она не поедет. Как на цепи сидит…

— А что, — соглашается Максим. — Приезжай с мамкой, и ей место найдется. Ну, сынок, пора домой, — обрывает себя Максим. — Пошли, а то болтаем всякие глупости.

Казбек молча плетется за Максимом. «Отчего же глупости? — недоумевает он. — Так все хорошо придумали, и на тебе — глупости».

А до Максима вдруг дошло, что не случайно сорвалось у него с языка это приглашение. Где-то подспудно, в тайниках души, вызрела мысль и неожиданно для него самого объявилась. И не диво — очень уж приглянулась ему Фатимет, слишком уж сходны их горемычные судьбы, оба страдают от одиночества, житейской мерзлоты. Мысль о возможном счастье захватывает его. Он представляет Фатимет в своей комнате, улыбается своим видениям. Но тут же лицо его тускнеет. Время, проведенное в Адыгехабле, научило: как бы туго ни пришлось адыгейке, не сделает она и шага от своего очага.