За Кубанью(Роман)
Шрифт:
Улагай собирается с мыслями. Нужно ошеломить словами.
— На народ рассчитываю, — говорит он. — И на Советскую власть.
Шеретлуков поднимает глаза — в них насмешка.
— Это требует уточнения.
— Ты вот, князь, думаешь, что мы проиграли. Плохой ты, друг мой, политик. Неужели не видишь, что время работает на нас? Адыги никогда не смирятся с новыми порядками! Советская власть сама себя изживет. Все эти продразверстки, аресты, репрессии… Поймут почем фунт лиха, созреют. И тогда…
— Да, — подтверждает Шеретлуков. — Продразверсткой люди не довольны. Но… везут же хлеб. Продразверстка, кстати, была и в дни нашего восстания.
— Тогда все смотрели на десант. Если бы Врангель не пожадничал
— Согласен! — Крым-Гирей поднимается, делает несколько шагов по комнате. — Значит, расчет на новый десант?
— Прежде всего — на Советскую власть. Не забывай, что ненависть к русским — великая сила. Нужно все делать для того, чтобы пропасть между нами и ими росла, углублялась.
— Я хочу, Кучук, предостеречь тебя — от некоторых неточных выводов. — Шеретлуков старается подбирать выражения помягче, чтобы не обидеть старшего. — Вот ты говоришь: «Народ», «Народ». А я убедился — народ не однороден, в народе немало людей, которым Советская власть нравится больше, чем старая. А ненависть к русским — понятие относительное. Русских чиновников ненавидели за чванство, высокомерие, продажность, за тупую великодержавную политику. Теперь в аулы идут другие русские. Таких, как Максим, многие любят, не зря именно черкесы помогли ему‘ бежать, русских, ты знаешь, в лагере не было.
— Это случайность, выродки есть и в нашей семье. Для массы все русские — это неверные, обидчики, шайтаны. Деды помнят, как их выгоняли с гор в болота.
— Кучук, ты не желаешь смотреть правде в глаза. Адыгехабльцы — это народ? Кого там поддержали в решающий час? Алхаса? Нет, красных. И разбили противника, превосходившего их в несколько раз. Уж я-то это видел. До этого боя и я по-иному смотрел на народ.
— Дали по загривку Алхасу! Что ж тут удивительного, — не сдается Улагай, — бандиты всем надоели. Я себе слово дал: после победы первая пуля — Алхасу. Публично.
— Кучук, но ведь банда Алхаса — наша армия, наша опора, другой у нас нет. И это, кстати, известно красным — в официальном документе ты назван главарем бело-зеленых.
— Ты меня удивляешь. — Улагай начинает бледнеть. — Неужели тебе не ясно? Красных баранов вырежем, а из красных овец выпустим столько крови, что они побелеют.
— Замечательный план, Кучук. Да где силы возьмем?
— Наконец-то! — успокаивается Улагай. — Сейчас нужно значительную и лучшую часть отряда Алхаса распустить по домам. Такой же приказ пошлю другим. Признаем, мол, Советскую власть, поверили ее обещаниям, явились с повинной. В аулах наше влияние сразу усилится: люди-то придут бывалые, тертые. За зиму присмотримся к населению, поговорим буквально с каждым. И перед каждым поставим альтернативу. В день восстания придется избавиться от всех противников, устроим варфоломеевскую ночь. Останутся нейтралы и наши сторонники. Объявим об отделении от России и попросим помощи у иностранных держав. Как Грузия, например. А пока надо договориться кое с кем. Любой ценой. Некоторые наши офицеры опустились до того, что стали прислуживать большевикам. Конечно, их можно понять — дети есть просят. Надо помочь им, напомнить об их патриотическом долге. Ты знаешь, где сейчас наш доблестный корнет Махмуд? В областном военном комиссариате. Вербует адыгов в Красную Армию. Дожить до такого позора! Пусть Махмуд поймет, что у него один выход — искупить свою вину перед народом. Всерьез надо заняться и горской секцией. Красных убрать — сделать это нетрудно, остальных припугнуть. Эти хлюпики при виде хлыста на глазах перекрасятся. Время есть. Как видишь, можно начинать и без помощи со стороны. Хорошо начнем, помощи ждать долго не придется: англичане ухватятся за любой повод.
Шеретлуков закашливается. Достав платок, сплевывает в него красноватую мокроту.
— Этот
— Дело! — радуется Улагай. — А я начну переговоры с предателями. Завтра отправлю Ибрагима к Рамазану и Махмуду.
— Не опасно?
— В бою всегда опасно, — обрывает собеседника Улагай.
— Кучук, я имею в виду не ту опасность, которая грозит Ибрагиму со стороны чекистов, это меня не интересует. После твоей пощечины он мне определенно не нравится. Бывали на фронте случаи — после боя находили офицеров с пулей в затылке.
Улагай оставляет эти слова без ответа. Выход у него лишь один — держать Ибрагима подальше от себя, давать ему поручения, которые бы сами по себе всякий раз являлись новой проверкой. Ну а в решающий момент… На раскаленной плите не засидишься…
Ночью он снаряжает экспедицию в город во главе с Ибрагимом. Задача — переговоры с Рамазаном и Махмудом: заставить примкнуть к Улагаю. В помощники ему придается Аслан. Детали поездки и пребывания в городе тщательно обдумываются.
— Что Зачерню передать? — спрашивает перед отъездом Ибрагим.
— Зачерий выполняет мое задание, не отвлекай его, — роняет командующий.
Ибрагим виду не показывает, что он даже не представляет, где сейчас Зачерий, а Улагай делает вид, будто сведения о Зачерии получает непосредственно от Ибрагима. О судьбе Зачерия ничего не известно и ему.
Пока Ибрагим в городе, Улагай решает завершить денежные операции в «банке» Османа Барчо. Он пишет записку: «Выдать все оставшиеся пачки» — и вручает ее Аскеру. Возвратился он без денег — Осман его и во двор не впустил.
— Пусть за деньгами явится тот, кто их оставил, — прошипел старик в чуть приотворенную калитку.
Заезжать в аул самому Улагаю теперь небезопасно — там сменилась власть. Сельсовет имеет небольшую, по хорошо вооруженную группу, поддерживает связь с энемским продотрядом. Улагай обдумывает план возвращения денег. Придется все же дождаться Ибрагима.
А Ибрагим задерживается в Екатеринодаре — он не может выполнить поручение, так как и Рамазан, и Махмуд в отъезде. Он целыми днями валяется в домике своего агента на кошме. Его спутники режутся в карты, обжираются шашлыками, хвастаются своими похождениями в дикой дивизии Султан-Гирея. Неподалеку квартирует проститутка, Ибрагим разрешил навещать ее по одному, в сопровождении хозяина. Аслану такая жизнь нравится. Он молится за Рамазана: пусть не приезжает в город подольше. Аслан благодарит Ибрагима: ай, замечательная у него агентура. Но почему Ибрагим не веселится вместе с ними? Скучает? Бибу вспоминает? Аслан пронюхал: Биба в городе, она будет фельдшером, повитухой. Можно заманить девочку сюда.
— Заткнись! — обрывает его Ибрагим.
Аслан обиженно умолкает. Раньше Ибрагим другим был. Плохо это Бандит и есть бандит, он не должен вести себя, как порядочный человек. А Ибрагим, похоже, стал тяготиться своей судьбой.
Ибрагим выходит в сад, забирается в беседку. По дощатой крыше барабанит дождь. Голые яблоньки чем-то напоминают древних старух со скрюченными пальцами. Да и сам Ибрагим на старика смахивает: все задумывается. Даже походка стала какой-то неуверенной.
А откуда уверенности взяться? Кто он такой? Человек, которого можно безнаказанно бить по лицу. Нет, Бибу он больше трогать не будет. Если бы можно было вернуть то, что уже совершено, Ибрагим вообще не стал бы причинять девушке зла. Теперь понимает — беззащитного обидеть легче всего. Как она сопротивлялась! Встреть она его сейчас, с голыми руками набросится, глаза выцарапает. А он? Даже пальцем не шевельнул, чтобы отомстить своему обидчику. По сравнению с ним Биба — мужчина. А он — лакей, прав Максим.