За Лувром рождается солнце
Шрифт:
– Значит, ничего серьезного?
– Больше испуга, чем царапин.
– Тем лучше.
– Отправил письмо жене, чтобы ее успокоить.
– Он всегда был хорошим мужем.
– Но писал не сам, а попросил соседа по палате написать за него.
– Болит рука?
– Да.
– Очень хорошо.
– Нужно мне здесь проводить ночь? Или нет? У меня теперь есть в больнице свои входы и выходы, я устроил.
– Это еще может нам пригодиться, когда подцепим пулю.
– Точно. Об этом я не подумал. Хорошо. Так что мне делать?
– Как обычно, старайся.
Я положил трубку. Но через несколько секунд снова поднял ее и набрал номер.
– Гостиница "Трансосеан", – произнес надтреснутый
– Мадемуазель Левассер, будьте добры.
– Сударь, она не у себя. Вы хотите что-либо ей передать?
– Нет. А господин Бирикос? Господин Никола Бирикос? Нет, я не буду с ним говорить. Мне надо только узнать, на месте ли он.
– Нет, сударь. Господин Бирикос отсутствует.
Я положил трубку. Подсунув визитку и бумажный обрывок под кожаный угол бювара, я поднялся. Набив прочищенную трубку, накинул на плечи свой плащ и вышел осмотреться в холодную и темную ночь, нет ли там чего для Нестора.
Нашлось.
Удар резиновой палкой.
Глава седьмая
Парижская жизнь
Неровный булыжник врезался мне в тело.
Мои израненные пальцы ощупывали камни, непонятно, с какой целью, пытаясь за них ухватиться. Для чего мне были нужны эти булыжники? Я не собирался выстроить баррикаду. Баррикады сооружают летом. Приходите посмотреть, как умирают за двадцать пять франков в день. За какую сумму умру я? Три миллиона – заманчивая сумма... если я ее положу в карман. Но если и положу, деньги уйдут на лечение. Булыжники были липки от сырости, и я скользил на них. Много бы я отдал, только не три миллиона, чтобы подняться. Ничего!
Я полз.
Меня здорово стукнули по башке. Пожалуй, дважды. А может, и трижды. Столько же, сколько миллионов. Первый...
Я полз.
Камни были острыми, мокрыми и холодными. Неподалеку текла вода. Тихо. Коварно. Вокруг все было погружено во мрак. Там, у черта на рогах, венчая темную, более темную, чем ночь, массу, которая мне показалась мостом, мигали огоньки, но вокруг меня царила абсолютная чернота.
Я полз.
Вода текла быстрее и ближе, или же слух начал подводить меня. Что-то гнусное, мерзко пахнущее, какой-то отвратительный комок находился почти у самой моей щеки.
– Дальше не надо, приятель, – прокартавил испитой голос.
Мои окоченевшие пальцы сжались вокруг комка. Это была ступня. Выше – нога, еще выше – туловище, а надо всем этим – голос.
– Ты хочешь нырнуть в Сену, малыш?
– Не знаю, – с трудом выговорил я.
– Сердечные страдания?
– Не знаю.
– Пойду отнесу тебя, где укрыться. Я тебе спас жизнь, разве нет? Ты не забудешь меня? Без меня ты бы нырнул в это болото. Это говорю тебе я, Бебер.
– Бебер? Игрок?..
– Давние дела... Скачки для меня за красным светом. Только не говори об этом с Дюсешь.
Он наклонился надо мной, обдав столь густым перегаром, что мне едва не вывернуло желудок. Подхватив подмышки, он затащил меня под мост.
– К тебе посетитель, Дюсешь. Светский человек. Тип из высшего общества. Выпал из тачки или выброшен на ходу...
– Ударили дубинкой, – с трудом выговорил я.
– Может быть, и то и другое, – произнес босяк. – Возможно, ты и схлопотал удар дубинкой, но я своими глазами видел тачку и видел, как тебя оттуда вышвыривали.
– Ночное нападение, – произнес хриплый, надломленный в тысяче мест голос, лишившийся возраста и почти лишенный пола. – Из-за него у нас будет куча неприятностей.
– Нет, нет, – взмолился я. – Со мной не будет хлопот. Не будет неприятностей.
Неприятности были исключительным призванием Нестора Бурма. Я ревниво
– Он мой кореш, – произнес босяк. – Я ему спас жизнь. Он этого не забудет. Даст мне вознаграждение.
Я почувствовал, как он принялся меня обшаривать. Пускай. Сегодня ночью он не будет первым. Пожалуй, третьим, если в моем разбитом котелке еще осталось место для воспоминаний.
Началось у торговца птицами. В тот момент я, впрочем, не знал, что дело происходило у торговца птицами. Богатая мысль меня осенила пойти проветриться на набережную Межисри. Там я схлопотал первый удар дубинкой. Я бы лучше сделал, если в зашел в кафе. Прохожие на набережных были редки и все-таки на одного их оказалось слишком много: на того, кто меня оглушил у улицы Бертена Пуаре (я припоминал место; хоть что-то!). Когда чуть (или много) позднее я пришел в себя, то еще недоумевал, как же влип в подобную историю... Конечно, других забот у меня тогда не было... Тем временем, несмотря на мое полуобморочное состояние, мне показалось, что кто-то обшаривает мои карманы...
– Что ты там вытворяешь? – спросила босячка.
– Может, у него есть адрес, кого предупредить при несчастном случае? – ответил мужской голос.
– Не дури, Бебер. Ты же не умеешь читать. Смотри, ничего не свистни у парня...
Я потянулся. Как приятно было вытянуться. Даже если и побаливало местами и не слишком гостеприимным было место под мостом, который защищал от дождя, но не от сквозняков. Придя в себя первый раз, я обнаружил, что у меня связаны руки и ноги, а избавиться от веревок было бы столь же трудно, как получить отсрочку у моего сборщика налогов. Да я и не пытался (со сборщиком налогов я пробовал). Находился я в странном месте. Темном, живущем непонятной жизнью, полном странных движений. Там было не жарко и приятно пахло отрубями, кукурузой и тому подобными злаками. Не знаю, почему, мне захотелось свистнуть, и тогда я обнаружил, что и рот мне заткнули. И, похоже, глаза мои тоже были завязаны. Я повернулся на другой бок, что-то толкнув и вызвав оглушительное (или показавшееся мне оглушительным) хлопанье крыльев. Затем тишину нарушила своей сердитой руладой канарейка, проворковал вяхирь. Я был у торговца птицами и сам стал птичкой, глупым пижоном, заключенным, как и все здесь, в клетку.
– Дай ему красненького и отправь, – посоветовала босячка.
– Он мой кореш, – возразил бродяга. Он чиркнул спичкой.
Никто не явился на шум, вызванный потревоженными во сне птицами. Лишь много позднее возник тип, которого из-за повязки на глазах я не видел, но почувствовал – тип нервный, взвинченный. И он запустил руки в мои карманы, поднял меня и... А затем, больше ничего... Это был второй удар дубинкой за вечер. Выброшенный, по словам босяка, из машины, я оказался на берегу, развязанный, и полз к реке с риском в нее нырнуть. Словно мне все приснилось. Это ни с чем не вязалось. На меня напали, ударили дубинкой, связали, оставили одного среди птиц, потом снова выпустили. Меня не допрашивали, нет. Должно быть, все-таки, приснилось. И, наверное, сон еще продолжался. Это ни с чем не вязалось. Разве что у меня свистнули бумажник. Но, Боже мой, столько хлопот из-за бумажника! И мой бумажник...
Пронизывающий ветер загасил первую спичку. Чиркнули второй. Желтый язычок огонька не гас. Наверное, зажгли свечу. Сквозь туман я увидел, что босяк размахивает моим бумажником, протягивая его своей приятельнице, такой же оборванной, как и он:
– Держи, Дюсешь, раз уж ты умеешь читать...
– Он сыщик, – сказала бродяжка после короткого молчания. – Говорила я тебе, что будут у нас неприятности...
– Сыщик или нет, он мой кореш. Я его спас. Он этого не забудет. А если и сыщик? Он нам поможет...