За Лувром рождается солнце

Мале Лео

– Куда?

– В агентство.

– В котором часу?

– После обеда.

– Должно быть, ему у вас понравилось. Ночью он вернулся и у вас обосновался...

Постепенно он выложил мне все, проиллюстрировав рассказ фотографиями, сделанными на месте экспертами из службы установления личности. Он говорил лениво, монотонным голосом, а я в нужных местах расставлял знаки препинания своими ахами и охами.

Он не сообщил мне, разумеется, ничего такого, чего бы я уже не знал. За одним исключением, его выводы

и выводы судебного врача полностью совпадали с моими в том, что касалось жестокого конца Бирикоса.

Грек был убит из собственной пушки – почти что сам себя застрелил – во время схватки. Соседи ничего не слыхали, стены моей конторы звуков не пропускают.

– Что все это значит? – спросил, заканчивая, Фару.

Я с сомнением пожал плечами.

– А теперь, Бурма, переход подачи.

– Что я могу вам рассказать?

– Все, что вы знаете об этом Бирикосе.

– Немного. Он слонялся по холлу в "Трансосеане", когда я пошел туда, чтобы заняться Женевьевой Левассер...

– Минуточку! Вы с ней установили контакт?

– Я сделал все, что мог, чтобы с ней связаться, но ее весь день не было. Может, сегодня мне повезет больше... если вы меня оставите в покое. Надеюсь также, что она не явилась сама с повинной?

– Не злитесь. Она находится под наблюдением, очень осторожным. Пока я не могу серьезно ей заняться. Если бы и начал, то не смог бы довести следствие до конца. И испортил бы все дело, особенно, если ее совесть не чиста. Вот почему я предпочитаю, чтобы вы вели лодку. Вы смените инспекторов, которые находятся там. И вы продвинетесь дальше, чем они. И хотелось бы, чтобы дело шло побыстрее и закончилось до того, как она спохватится. Я считал, что вы меня поняли.

– Я прекрасно вас понял.

– Ну хорошо. А Бирикос?

– Ник Бирикос следил за мной до моей конторы. Это происходило еще утром. Я его заметил и хотел понаблюдать за ним в свою очередь, но не получилось. Беды, впрочем, никакой, потому что он по собственной охоте пришел повидать меня после обеда.

– Зачем?

– Он просто заговаривал мне зубы... И я рассказал, как было дело.

– Потом он ушел. И больше я его не видел.

– Скоро вы его повидаете.

– Он все еще у меня?

– Сейчас он должен быть в морге. Вы составили себе о нем представление?

– Совершенно нелепое... если он не сообщник Ларпана. Он знал Ларпана, пожалуй, лучше, чем утверждал. Да и жил в том же отеле.

– По нашим данным, у Бирикоса нет уголовного прошлого. Но это ничего не значит. В этом заключалось ваше представление?

– Нет.

– Ну, говорите.

– На мой взгляд, он был одним из тех бессовестных коллекционеров, которых не так мало, как думают. Он принял меня за сообщника Ларпана.

– Поясните.

– Допустим, что он выжидает в "Трансосеане", где остановился... Давно он там?

– Пару недель.

– Ладно. Допустим, он выжидает, что ему передадут украденную картину. Он не знает ни вора, ни особу, которой поручены переговоры.

А если и знает Ларпана, то едва-едва, как человека, столующегося там же, где и он. Но его обязанности, если можно так выразиться, ему неизвестны. Узнав о смерти Ларпана и о том, что тот имел какое-то отношение к желанному шедевру, поскольку таскал при себе его копию, он все свое внимание сосредоточивает на покойном. Нося траур. Не но покойному, а по картине. Ему известно, что Левассер была любовницей Ларпана. Он слышит, как я о ней спрашиваю. Он сразу же понимает, что я не полицейский. И следит за мной, подчиняясь голосу инстинкта. Обнаружив мою профессию...

– Он сказал себе, – ухмыляясь, завершил Фару, – что частный сыщик может быть только сообщником вора картины...

– Да, что-то в этом роде. Частные сыщики запускают руку в разные дела. Знаю одного, испорченность которого дошла до такой степени, что он выполняет за полицию ее грязные операции.

– Хорошо, хорошо. Лучше поговорим о Бирикосе.

– К нему возвращается надежда. Он приходит ко мне в расчете выудить у меня нужные ему сведения. Я не оправдываю его ожиданий. Но он все равно убежден, что картина у меня. Раз я не захотел понять его намеков, он прибегнет к крутым мерам. И ночью возвращается, чтобы обшарить мои помещения...

– Согласен, – говорит Фару. – И находит картину. Бурма, дело приобретает для вас скверный оборот.

– Черта лысого он находит! Если бы картина находилась у меня – интересно, каким это чудом? – я бы еще вчера ее вам передал, чтобы получить трехмиллионное вознаграждение.

– Чушь. Картина стоит сотни миллионов. Можно найти сдуревшего собирателя, который купит ее... за полцены. Половина от многих миллионов составит все равно... много миллионов.

– Повторяю, ни черта он не нашел.

– Хорошо, он ничего не находит, – усмехнулся Флоримон Фару. И продолжал с тяжеловесной иронией: – И тогда от ярости, гнева или отчаяния он кончает с собой. Или, точнее, пытается. Сопровождавшая его особа хочет ему помешать. Не будем забывать о схватке. В ходе этой драки Бирикосу все-таки удается осуществить свои саморазрушительные замыслы. Он пускает себе пулю в лоб.

– Не сходите с ума. Он строго нахмурился.

– Если они не обнаружили картины, то из-за чего драка с таким трагическим завершением?

– У меня нет объяснений, как не было и картины... Разве что...

– Да?

– Черт возьми! Этот Бирикос совсем не походил на бандита.

– Смахивал на антильца, как многие греки, но не более того. Во всяком случае, повторяю вам, никакого уголовного прошлого. По крайней мере у нас. Через несколько дней получим сведения из Афин.

– Он бы не сумел сам взломать дверь. Ему пришлось обратиться к услугам бандита. Настоящего. И этот бандит... Ох, дальше ехать некуда! У меня в доме все переворачивают вверх дном, в залог мне оставляют труп, полицейские меня допрашивают и, к тому же, меня накрывают на пятьдесят кусков.