За мертвой чертой
Шрифт:
– Ладно, – сказал я, прикидывая, как лучше добраться до входа в подземный тоннель, – отправимся вместе. Бог даст, посмотрим на ваши кисельные берега.
Передохнув, мы заторопились дальше, по возможности прикрываясь кронами деревьев. Миновали орешниковую гущу, прошли под сенью серебристых тополей, выскочили к мелколесью, и здесь сквозь гул вертолётов нас настиг голос с высоты, усиленный мегафоном.
– Вы, двое, немедленно остановитесь! Немедленно, иначе открываем огонь на поражение.
До заветной трубы оставалось не более
– Бегите дальше, Аркадий! – не затормаживая шаг, крикнул мой товарищ. – Вон к тем кустам! А я попробую их отвлечь!
Мы разделились. Я ещё прибавил скорости, и через несколько секунд исчез в густых зарослях акации и калины. Дон Кристобаль повернул к берегу, где виднелась небольшая бетонная пристань для нескольких прогулочных лодок. Я ещё подумал, зачем он туда, там же всё на виду!?
– Мы вас видим, остановитесь! – доносилось между тем с высоты – Вам некуда бежать! Последний раз предупреждаем!.. Хватит с ними валандаться, – уже вполголоса проговорил неизвестный, видимо, обращаясь к кому-то из находившихся в вертолёте. – Давай вали их, Вадим.
В то же мгновение раздался частый громкий перестук пулемётной очереди.
Мельком я взглянул в просвет между листьями в сторону озера и…
Увиденное поразило меня как удар молнии, ноги подогнулись, и на сколько-то секунд я беспомощно повис на ветвях кустарника, вцепившись в них руками.
Мой амиго мчался к озеру со спринтерской скоростью. Скорее всего, он собирался с разбега нырнуть в воду, чтобы затем укрыться в зарослях прибрежного ивняка. Вот уже он наклонился и выбросил вперёд руки для прыжка.
В это мгновение его и настигла пулемётная очередь. Дон Кристобаль точно ударился о незримое непреодолимое препятствие, неловко подался назад и повернулся в мою сторону. На лице его появилось незнакомое удивлённое выражение, мне показалось, что мы встретились взглядами, он приподнял руку, словно собираясь что-то сказать, но, так и не промолвив ни слова, рухнул с края пристани в водяную пучину. Ещё в память врезалась белая рубашка – ранее куртка была снята и отброшена, чтобы легче было бежать – на которой в нескольких местах образовались вдруг тёмные рваные отметины.
Исторгнув крик отчаяния, я метнулся к моему дорогому единственному другу, чтобы спасти его. Надо было броситься в воду, нырнуть поглубже, ухватить тонущее тело и поднять на поверхность. Мой организм уже начал заряжаться на эти действия, я уже чувствовал каждым мускулом и каждой клеточкой тела, как всё будет происходить. Но когда до обрыва оставалось всего лишь несколько шагов, наперерез выскочили двое в зелёной пятнистой униформе, кто-то из них взмахнул автоматом, и сильнейший удар по голове поверг меня наземь.
Глава двадцать восьмая. Венчание
В себя я пришёл уже в тюремном изоляторе. Голова была замотана бинтами, немного выше левого уха под слоями марли прощупывалась огромнейшая
Несколько раз ко мне наведывалась фельдшерица, немолодая уже, с седой прядью в волосах, спрашивала, как я себя чувствую, перебинтовывала, считала пульс, измеряла давление, заглядывала в рот и глаза и делала какие-то уколы. Дня через три или четыре она же сняла с меня повязку, удалила швы – и посещения её на этом прекратились.
Тюремщик по фамилии Жестяев, занимавшийся мною, оказался более чем благосклонным и всячески мне потворствовал. Он рассказал, что меня привезли из больницы после обработки и штопанья раны и проведения каких-то оживляющих восстановительных процедур.
– Что, так и привезли без сознания? – спросил я своего надзирателя.
– Нет, ходячего доставили, на своих двоих, – ответил он. – Разве вы не помните?
У меня случился абсолютный провал в памяти, но я сделал вид, что кое-что вспоминаю.
– А какое сегодня число? – на всякий случай спросил я тюремщика.
– Двадцать первое.
Выходило, что после нашей с доном Кристобалем попытки улизнуть от московского спецназа прошло десять дней.
Я посмотрел на надзирателя и тут же отвёл глаза. Мне показалось, что он догадывается о моих безотрадных мыслях.
История Жестяева мне была известна. Он проживал в одной из трущоб в тёмной сырой комнатульке с тяжелобольной женой и больной дочерью, страдавшей припадками, и перебивался случайными заработками.
Начавшиеся реформы помогли его семье выйти из бедственного положения. Довольно скоро ему вручили ордер на просторную, тёплую, благоустроенную квартиру, ранее принадлежавшую одному из чиновных воротил и долгими годами пустовавшую.
Устроившись на работу в изоляторе, Жестяев одним из первых приобрёл бурцевскую капсулу жизни, только поступивших тогда в свободную продажу. Уже спустя неделю после использования капсулы жена и дочь заметно пошли на поправку, а ещё через сколько-то времени вообще полностью выздоровели. Жену приняли на работу в пошивочную мастерскую – она была швея от бога, а дочь, прежде бравшая уроки у сердобольной пенсионерки-учительницы, проживавшей в соседней комнате, такой же холодной и сырой, стала ходить в школу и получать только «хор» и «отл».
Жестяевы наконец узнали, что такое полный достаток. Жена зарабатывала втрое больше мужа, вдвоём они обеспечивали одну дочь, и у них появились мысли обзавестись и вторым ребёнком, а может быть, и третьим.
Оба были не так уж молоды, и, не затягивая дело, они зачали ещё одно дитя, и сейчас жена находилась на четвёртом месяце беременности. Короче, семья вошла в состояние совершенного преуспеяния, и мой надзиратель постоянно пребывал в безоблачном благорасположенном умонастроении. Он знал, кому обязан своим счастьем, и всегда думал и говорил о Черноусове только с уважением и чувством большой симпатии.