За несколько стаканов крови
Шрифт:
Понеслись под водой всплески — промеряя глубину перед собой, леший сошел с берега и двинулся по отмели вперед. Глюб выпрямился, когда до него оставалось несколько шагов. Ляс замер, машинально перехватив слегу так, чтобы при случае воспользоваться ею как оружием.
— Не ходи туда, — произнес Глюб.
Он не жаловал сушу, и выговор у него был гортанный, булькающий.
— Кто ты и что тебе нужно? — спросил Ляс.
— Кто я — не важно. А хочу, чтобы ты не ходил туда, куда направился.
— Что тебе за дело? Откуда про мой путь прознал?
Если
— Не ходи, — повторил он. — Послушай совета Блиски. Вернись.
— Так это русалка, стерва такая, подослала тебя? Смекнула, значит…
Лицо водяного дрогнуло, но он оставил оскорбление Блиски без внимания.
— А ты думал, — произнес он, повторяя слова русалки. — Яр такой же, как ты, слова честного не скажет? Он ничего от нее не скрывал. И она тебе правду сказала. Вернись, Ляс! Так просила она передать. Вернись! Иначе я тебя убью, — добавил он от себя.
Леший криво усмехнулся.
— Попробуй! Я свою жизнь бригадиру отдал, и больше никому на свете не уступлю.
С этими словами он бросился на Глюба. Сверкнул нож, выпрыгивая из воды. Однако стальной клинок лишь чиркнул Глюба по бедру. В ответ он взмахнул левой рукой, в которой держал вынутый из складок листвяной одежды резец — обычный для водяных жителей инструмент: похожий на скребок нож, состоящий из костяной рукояти и плотно пригнанных для прочности друг к другу, остро отточенных на сколе раковин. Черные брызги, едва различимые в свете уходящей луны, упали на воду и растворились в тугих прозрачных струях течения, переваливавшего через отмель. Леший рухнул, вода понесла его прочь.
Глюб, припадая на раненую ногу, догнал его и, прежде чем отпустить в непроглядную ночь, снял с тела пояс: уж очень хорош он был. Предметы, сделанные на суше, редко бывают долговечны в воде, но кожа особой выделки может немало послужить. Этим поясом водяной сразу примотал к ране повязку.
Теперь можно было возвращаться к Блиске, рассказать об успехе, но нога болела, хорошо бы сперва поплавать в целебном ключе, а к Блиске можно и утром… Глюб колебался недолго.
«Интересно, будет ли она волноваться за меня?» — подумал он и повернул к дальнему омуту, на дне которого бил известный всей округе целебный ключ.
Глава 15
ИСТОРИЯ КЛАДА
Два дня после Ссоры-Мировой ехали человек и упырь, почти не останавливаясь. То и дело покидали торную дорогу, чтобы нырнуть на едва приметную тропу, где по бортам брики и холсту,
Виделись дважды в сутки, сразу после заката и чуть-чуть пред рассветом, на стоянках, когда Хмурий Несмеянович подробно рассказывал Персефонию, как ехать, и выслушивал отчет о минувшей ночи.
Произошедшее в Ссоре сильно повлияло на Хмурия Несмеяновича: он сделался мрачен и молчалив, в глазах его затаилась смертная тоска, не уходившая, даже когда он пытался шутить. Молодой упырь подумал, что совсем, должно быть, не знает своего спутника.
Нынче Персефоний пробудился рано. Повозка стояла, к лесным ароматам примешивался дымок от костра. Упырь сбросил дерюгу, так и служившую ему покрывалом в дневное время, потянулся, накинул на плечи куртку бывшего бригадира (приобретенный в Ссоре франтовской костюм для путешествия годился мало, и Персефоний его берег, благо Тучко пожертвовал ему одну из своих рубах), уселся на передке и, щурясь, стал осматриваться.
Лошади, отмахиваясь хвостами от комаров, ужинали засыпанным в торбы овсом, над котелком поднимался пар. Ветер шумел в камышах, окаймлявших крошечный прудок. В стене камышей имелась пробоина, проделанная упавшим деревом. На нем сидел раздетый Хмурий Несмеянович и с наслаждением отмывался.
На левой руке у него поблескивала золотая цепочка, к которой подвешена была какая-то фигурка, но Персефония она не заинтересовала, он рассматривал многочисленные шрамы бригадира и нередко терялся, не в силах угадать происхождение иных отметин.
Были на Хмурии Несмеяновиче шрамы тонкие и прямые, оставленные свистящей сталью, были извилистые, рваные, разбросавшие вокруг себя щупальца торопливых стежков, были сморщенные пятна ожогов. Раньше Персефоний не слишком понимал тех, кто говорит, будто шрамы украшают мужчину. Сейчас убедился, что, во всяком случае, не слишком портят. Хмурий Несмеянович был сложен отнюдь не классически, но он был красив исконной мужицкой мощью, которую обилие шрамов только подчеркивало. Широкая кость, ни капли лишнего жира, сплошь тугие канаты мускулов. Время не властно над этой красотой, и старость не уничтожит ее: высохнет кожа, расползутся морщины, опадут бугры мышц, но не знавшее покоя тело до последнего будет хранить отточенность движений.
Если, конечно, ему вообще суждено увидеть старость…
«Если сам Хмур захочет, может, и суждено», — подумал Персефоний, не обратив внимания на то, что назвал Тучко так же, как его бойцы.
Хмурий Несмеянович, завершив туалет, спрыгнул с бревна и стал вытираться. Заметив Персефония, махнул ему рукой.
— Здорово ты мне лапу залатал, корнет! — сообщил он вместо приветствия. — Талант!
Тут он осекся и посмотрел на небо, словно ожидал увидеть там нечто необыкновенное. Но закат сам по себе был обычный.