За одним столом

Полякова Ольга Валерьевна

Однажды мы с мужем вернулись поздно с какого-то спектакля (тогда мы часто ходили к Левитину в театр Эрмитаж). Свекровь уже спала, а из-под входной двери текла вода – прорвало трубу в ванной. Полночи мы черпали эту воду, ожидая приезда аварийной команды. Но заплатка на отдельной проржавевшей трубе не решала проблемы ветхой сантехники в целом. А у нас по стенам висели картины Владимира Вейсберга, учителя моего мужа. Муж покупал их у разных случайных владельцев, чтобы потом передать в музеи. Для холстов такая влажность могла оказаться губительной, и это пугало.

К этому первому испугу вскоре добавилось известие, что наш дом на Колобовском продали какой-то венгерской

компании. Нас и наших соседей по лестничной площадке позабыли при этом переселить. Это был период перестроечного хаоса в России, когда все механизмы власти ломались, и бывшее государственное добро продавалось неизвестно кем неизвестно кому. Надвигалась осень, а в нашем проданном доме никто и не собирался включать отопление. Открывалась веселая перспектива зимовки в полуразрушенном доме, который согреть можно было только костром из дубового паркета.

Долго бегала по инстанциям, пыталась связаться с неизвестными венграми, подать в суд на тех, кто нас продал, даже выступала на телевидении – случайно подвернулась возможность. Все было тщетно, пока откуда-то не появился волшебник Сережа, который за некоторые деньги вписал нас в список жильцов только что построенного дома на улице Образцова. Квартира, в которой нам предстояло поселиться, была новая, чистая, трехкомнатная и все прочее, но в ней не было места ни для мастерской моего мужа, ни для нашей обширной библиотеки. Тот же Сережа предложил нам сразу, не въезжая, обменять эту квартиру на старую, бывшую коммуналку, где жили его знакомые, которым по каким-то причинам нужна была эта новая, с лифтом. Та старая квартира оказалась огромной, больше 120 квадратов, с потолками 3.20 и 30-метровым коридором. Но ей нужен был столь же огромный ремонт.

И вот в декабре 90-го года мы сбежали из развалин Колобовского и внедрились на четвертый этаж бывшего доходного дома на улице Остужева. Со всеми коробками и шкафами мы втиснулись в одну из комнат, чтобы ремонтировать остальные. В довесок ко всем приключениям нам попалась бригада жуликов, которых пришлось выгнать посреди ремонта, и срочно искать кого-то, кто закончит работу. Помню себя во время одной из разборок: стою посреди кухни и ору матом на подрядчика. Не характерно, но было.

Для психики моего мужа такая эскалация напряжения была чревата многими проблемами. Несколько месяцев ему негде было работать, и, стало быть, нечем было компенсировать невротические состояния. Это вылилось в тяжелую депрессию с истерическими приступами, которые доставались мне. Я тоже была не в лучшей форме, и мне все труднее становилось их переносить. Тело быстро отреагировало: на фоне постоянных психических перегрузок начались боли в животе и анемия.

Для наших с мужем отношений это время оказалось поворотным. Для моих отношений со своей душой – тоже. И эти процессы медленно, но верно принялись набирать обороты. Ключевое событие, о котором здесь рассказываю, произошло года через два после достопамятного ремонта.

Помню, что сидела в кресле посреди комнаты, а муж стоял передо мной. На самом деле, он все время двигался, а я следила глазами за его перемещением. Не помню, за что он меня в тот раз ругал, но его слова и волны бешеной нервной энергии летели в меня, как камни. Становилось все больнее, все тяжелее – эта психическая боль была хуже любой физической. Когда судорога боли окончательно сковала тело, и стало трудно дышать, все вдруг прекратилось. Видимо, есть какой-то порог для такого состояния. Во всяком случае, для меня это было так.

Довольно быстро осознала, что вишу в левом углу потолка, пребывая в блаженстве абсолютного покоя.

Увидела всю картинку сверху. Там внизу в кресле неподвижно сидело мое сжавшееся тело, а тело мужа как-то странно синкопами дергалось, перемещаясь вокруг моего. Они там оба страшно нервничали, переживая что-то, до чего мне тут не было никакого дела. Было хорошо и ясно, совсем не страшно. Я отдыхала в моем укрытии. Да, понятно, моя душа для того и вырвалась из тела, чтобы отдохнуть, потому что не могла больше вынести этого кошмарного напряжения. Все правильно. И все нормально. Хотя немного странно…

Не знаю, сколько это длилось. Момента возвращения в тело не помню.

После этого происшествия основательно заболела. То есть физически сильно страдала и болела еще в течение года, а в психической жизни наступил перелом. Сначала глубокая депрессия: нежелание жить, страх открытых окон, в которые хочется выпасть, попытки самолечения, которые мой врач потом назвал «латентным самоубийством». Но, видимо, тогда же открылся какой-то новый информационный канал, потому что мне в голову стали приходить мысли, совершенно неожиданные для меня прежней.

Тело тоже стало многое ощущать по-новому, в нем проснулся непонятный трепет. Этим трепетом оно откликалось на то, что видели глаза – землю и небо. Еще оно совершенно иначе реагировало теперь на музыку, запахи, отдельные строки в книгах, на мои собственные новые мысли. Поменялась вся сенсорика. Эти перемены понемногу стимулировали новый интерес к жизни, и на каком-то этапе я стала искать врача, который бы вылечил тело.

Есть большой соблазн объяснить описываемые здесь события как сумасшествие. Мол, у женщины от переживаний поехала крыша. Да я и сама сперва так думала. Но жизнь принялась расставлять на моем пути людей еще более «сумасшедших», которые знали, видели и чувствовали еще более невероятные вещи. Так что идею сумасшествия пришлось похоронить довольно быстро. Все же я честно попыталась ее подтвердить, прежде чем отвергнуть.

Первым человеком «со странностями» на моем пути оказался врач, о котором расскажу в следующем разделе.

Слова

Никогда не думала, что стану писать книги. Радость писательства первый раз неожиданно накрыла во время сочинения казенной искусствоведческой диссертации. Поначалу дело двигалось медленно и со скрипом – слова из меня вылезали канцелярские, да и складывала их через силу. И вдруг – от отчаяния, наверное, – что-то внутри щелкнуло: началась игра. Казалось, я подключилась к какому-то словесному потоку, из которого горстями зачерпывала нужные смыслы и переливала их на бумагу. Так вот оно что: слова – это весело!

Много раз пыталась понять, как это получилось, что, помимо вполне понятных книг на русском языке, я вдруг занялась еще «автоматическим письмом» – стала записывать тексты на языке, никому неизвестном⁷. В этом разделе пытаюсь хоть как-то ответить на этот вопрос, роясь в памяти, скользя туда-сюда по шкале времени, вглядываясь в собственные отношения с разными авторами, их сочинениями и словесностью как таковой.

Чтение

Из детских книг ярче всего помню «Кошкин дом» Маршака, сказки Андерсена и «Винни Пуха» в пересказе Заходера. В школьные годы, как и многие дети, беззаботно читала взахлеб по многу часов подряд, забывая поесть и поспать. Гёте, Стендаль, Дюма, Диккенс, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Пруст, А.Грин, Войнич, Сэлинджер – все в кучу, не слишком разбираясь в качестве читаемого. Интересна была почти любая книга. В каждую ныряла и неслась по ее течению, не стараясь выплыть.