За полвека
Шрифт:
Сюда, где всё спутано, смешано, несоразмерно,
Где сверху на избы уставились стёкла модерна.
Кафе на окраине.
За легкими шторами — краны,
А дальше — калитка скрипит, и в окошках герани,
И этой девчонке недолго уже остаётся
Ходить с коромыслом к замшелому срубу колодца.
И всё-таки жаль тополиную улицу эту,
Как жаль вдруг открытую нами чужую планету…
Забор да скамейка сосновая…
Что
Не Аничков мост ли их выслал за нами в погоню?
Укрой нас, наш друг неожиданный, тайный, случайный —
Деревня в кольце небоскрёбов, кафе на окраине.
1966 г.
8.
Вечерами в переполненном трамвае
Зыбкий контур отражённого лица,
От вагонного стекла не отставая,
Так и движется сквозь город до кольца.
Там во тьме — черты пикассовой голубки,
Бровь одна — чуть-чуть сильней подведена,
Рыжий свитер над квадратом белой юбки
В полуметре от вагонного окна.
Так прозрачно неподвижное движенье,
Только алым озаряются зрачки —
Это с ними совместились на мгновенье
Обгоняющей машины огоньки.
Сквозь мельканье стёкол встречного трамвая,
Как сквозь движущийся сгусток пустоты,
В вечер, в город, пролетая, проницая,
Невредима эта хрупкость красоты.
Слишком зыбко. Невесомо. Нереально.
В полуметре от летящего стекла
Так спокойна и немыслимо печальна
По чертам лица струящаяся мгла —
Потому что свет в вагоне слишком плотен,
Чтобы так, не улыбаясь, не скорбя…
То ли город за окном наоборотен,
То ли я, в него глядящий сквозь тебя?
9.
Август был самодержавен и ленив,
И сады его устали от корон,
Он просил осенней ржави и любви,
Разморённой горькой ивовой корой.
Жёлтый пляж глотал фламандские тела,
И дыханье заменяло разговор —
Ты рукой большой и мягкой мне дала
Переполненный закатом помидор…
10 — 12.
ТРИ ЗИМНИХ ЭТЮДА
1.
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться,
Как он сумел так распластаться,
Стеклянный вечер на снегу?
По скользкой улице бегу
В толпе витринных иллюстраций,
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться.
2.
На
И окна кинулись в пруды,
И зажелтели подо мной
Семиэтажной глубиной,
Как будто в землю город врос,
Зеркально симметричный нам,
И конькобежец — как Христос —
По окнам, крышам, фонарям…
3.
Вот так остановиться и смотреть
На фонари, проталины и окна,
То вверх, то вниз, пока душа на треть
В хрустящей оттепели не размокла,
Глазеть на ветви тополей нагих,
На серый снег, на белые карнизы,
Потом прийти домой — и этот стих
Останется навеки не дописан…
13.
Вот и полночь.
Поэму опять дописать не удастся.
Световое пятно, круг от лампы дрожит на столе,
Серый мрак отгоняя от круглых границ государства,
Где живут все поэты, с какими дружу на земле.
Байрон прыгнул в окно. Он сегодня в халате и феске.
С ятаганом, кривым, как смешок, он присел в стороне.
Вальтер Скотт, в кресло бухнувшись,
чуть не сорвал занавески,
Киплинг справился по телефону — зайти ли ко мне.
Вдруг обои на стенке меняют рисунок и тему:
Проявляется денди с увядшим цветком на груди,
Пальцы тонкие в перстнях отодвигают поэму —
Это пьяный Эдгар хмуро требует: "Переводи!"
Осторожно Шеко постучит, извинится, что поздно…
Он — реальный.
Он снимет пальто, не заметив других.
Сядем чай пить на кухне.
За окнами будет морозно.
И Шеко напоёт мне персидский отточенный стих.
А потом зашагает домой, невысокий и ловкий,
Мимо озера, мимо забора, теряясь впотьмах…
И ещё один гость — он появится из кладовки,
Той, что шкафом стенным называют в стандартных домах.
Этот гость — не поэт.
С ним рифмуют, как правило, п р о ф и л ь —
(Он настолько худой, что его не увидеть en face).
С петушиным пером и в дырявом плаще — чёрт бродячий
Мысик шапочки красной как стрелка торчит между глаз.
Слушай, оперный тип! Ты, наверное, адрес напутав,
Заплутался в стандартных хрущобах
и клетках квартир.
Доктор Фауст живёт в однокомнатной келье напротив,
Спит и видит, чтоб ты его душу опять прихватил.
Старикан всё скрипит….
Но тут начинается новая тема:
Возврат потерянных лет.
На круги своя вернётся поэма,