За полвека

Бетаки Василий

Лоренцо Пышному нашёптывает стих,

И в траттории он сидит с Маккиавелли,

И хлещет кубками иронию: ведь он

Знал, что "Властитель" есть издёвка, в самом деле,

Вполне пригодная для будущих времён.

Теперь мы скажем "стёб"…

275.

Сальские степи в 1950 году

Забытое лето цыганского быта

Мне

возвращает один рассвет:

Перетопывающие копыта.

Сальские степи. И двадцать лет.

Жёлтым бисером были вышиты

Звёзды по бархату темноты,

Когда из драной палатки вышли

Рассветный я и рассветная ты.

Спали ещё и телеги базара,

И все заботы

новорождённого дня…

На всю эту степь, ужасно старую, -

Двое нас и два коня.

На длинных солнечных травах таяли

Капли росы, без следа и боли.

А по зелёным откосам взлетали

Шары прозрачного перекати-поля,

Их, невесомых, порывами дуя,

Ветры вкось над дорогой несли…

Копыта били в кору земную,

В цыганский бубен летней земли…

276.

ОТРАЖЕНИЯ

Дул оркестрик из семи бродяг

Всею медью желтизны осенней

В медь листвы, внизу, над жёлтой Сеной,

Окунувшейся в прозрачный лак, -

Город в трёх раструбах отражаясь,

То в валторне, то в трубе вращаясь,

В медных горлах спрятаться спешил.

Разворачиваясь в трёх воронках,

Три Парижа разлетались звонко,

И плясал над чёртом Сен-Мишель!

Так плясали троицей латунной

Геликон, валторна и труба,

Что почти не слышны были струны

И неопытной, и слишком юной

Скрипки.

Так была она слаба.

А кларнет хихикал из Брассанса,

БИкала валторна, как баран,

И двусмысленностями бросался

Непристойно алый барабан,

Но аккордеон взрывался Брелем —

И опять раструбами горели

Блики на танцующей трубе,

В отраженьях искажался кто-то,

Но узор балконов был — как ноты,

Вызов посылавшие судьбе:

Так цвета играют ветром. Так

День домам расписывает спины,

Так звучит листва, уткнувшись в стены,

И на нижней набережной Сены

Тот оркестрик из семи бродяг…

А когда каштаны отзвучали,

И остались чёрным голяком —

(Будто бы мундиры их украли!) —

Осень, скручиваясь по спирали,

Вся втянулась в медный геликон…

277.

ЦЕРКОВЬ У МОРЯ

В

пустоте шуршащей вся — от шпиля до дверей,

Распахнутых к морю близкому…

На истёртых плитах отраженья витражей

Дрожат опадающими листьями.

В зеркале отлива деревенский этот храм —

Опрокинутая в море вера, -

Каменные призраки расселись по углам:

На каждом из углов — химера.

Может люди вовсе никогда и не придут?

В зеркале песчаном химера лает,

И дожди, и ветры ей бока грызут,

Распахнутая пасть не умолкает:

Бесчувственно небо —

Ни надежд ни вер,

И не отделить от были небыль…

Химера выветренная — морду вверх —

Облаивает бессовестное небо…

Бретань

278–281.

ВЕНЕЦИЯ. ЗИМА.

"В городе осталось всего 60 тыс. жителей,

а после войны нас было 160 тысяч"

Знакомая венецианка…

1.

Дворец пустынный и ничей.

На пьяццах — дыры вместо лавок,

И маски вместо овощей

Среди кулонов и булавок.

Тряпицы. Бусы. Колпаки.

(А прежде торговали сыром).

Но выросли везде, где сыро,

Грибообразные ларьки.

И на Риальто толпы прут.

(Их топот — вместо фарандоллы).

А на прилавках продают

Фольговой красоты гондолы,

С давно облезлых вапоретт

Туристок стайки с птичьим свистом

Сбегают на пустую пристань —

Венецианцев больше нет:

Старинный веницейский дух

С недвижным ветром над лагуной

Уходит тихо в холод лунный,

И маски замыкают круг…

2.

ЖАЛОБА КОТА

Блик солнца съёжился в углу.

Сполз незаметно по стене,

Ему на мраморном полу

Так неуютно… Вот и мне.

Пустой венецианский дом.

Тоскливо прячась от туристов,

Тут на диване я с котом.

И за стеной играют Листа…

— Нет, чтоб Вивальди, чёрт возьми!
–

Мурчит мне полосатый кот —

Морока с этими людьми,

Ну, всё у них наоборот…

Не знаю уж, какой властитель

Наляпал тысячи мостов,

Но город на воде, простите,

Не предназначен для котов!

<