За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином
Шрифт:
После встречи с Вайнером на рудниках, когда с меня были сняты повинности, я обрёл относительную свободу: до начала работы, определённой мне, было времени десятка два лет, а другим меня ничем не обременяли. Учёба стала главным! Что меня немного угнетало, так это неспособность писать стихи. Своего рода это — испытание. Повинности с меня были сняты, а запрет на стихи оставался. Я смирился с таким положением и всецело отдался изучению наук.
По окончании Синода Духовного Образования я год отдыхал. Бывал среди друзей, много путешествовал. Занимался живописью,
У меня появились новые знакомые. Я уже не чувствовал, как раньше, одиночество. С новыми знакомствами я обретал уверенность в себе. Но самыми близкими были для меня и оставались — Учитель и бабушка, Oдин и Николос. С Лючией я почему-то не смог обрести более тёплых отношений. Она лишь однажды обронила вскользь:
— Почему именно ты подарил мне эти георгины в самый счастливый для меня день? — она сделала ударение на слово: «ты», и продолжила, — Ведь на твоём месте мог быть и кто-то другой. Так бы я не знала… Ты… и …, - и Лючия быстро ушла.
Откуда мне было знать, почему я, а не кто-то другой подарил ей любимые цветы! Какое это имело или имеет для неё значение? И вообще для меня так и оставалось загадкой откуда в Храме в день венчания Николоса и Лючии у меня в руках появился роскошный букет тёмно-бордовых георгинов?!
Из-за Лючии я стал реже бывать в доме Николоса, но от этого наши отношения не стали хуже. С Учителем и Oдином я ещё более сблизился. Мы стали чем-то нераздельным, хоть и виделись не часто. У меня много времени уходило на учёбу. Oдин тоже продолжал прерванное ранее обучение, а у Учителя была своя работа, в силу этого он подолгу отсутствовал. Но когда мы собирались вместе, для нас это было настоящим праздником.
И вот год отдыха после завершения учёбы в Синоде позади! Мне пришло время поступить в Синод Вселенских Истин. По праву получения духовного образования я был зачислен в Синод Вселенских Истин. Здесь более строгие порядки. Обучение состоит тоже из двенадцати уровней: шесть низших и шесть высших. На прохождение каждого уровня определялось время не менее года. Если не вкладываешься в этот срок, то можешь продлить время обучения на срок, который сочтёшь нужным.
Я начал занятия на первом уровне, а Oдин перешёл на седьмой. Мы учились в разных частях здания и почти не встречались. Здесь было тише и спокойнее, меньше учащихся и меньше суматохи. А меж собой Синод Вселенских Истин все называли — Вселенским. На учёбу во Вселенском у меня ушло двенадцать лет. Я был благодарен Лиге, что она давала мне много дополнительного материала в нагрузку, говоря:
— Во Вселенском будет учиться легче, если уже сейчас ты получишь элементарные знания по изучаемому там.
Она со многими работала индивидуально. И меня всегда удивляло, сколько же в ней энергии и знаний, если она так много работает и успевает проводить занятия как с группами учащихся, так и с отдельными учебниками высших уровней. Мне же она давала задания для самостоятельного изучения, время от времени она вызывала меня к себе и в простой непринуждённой беседе узнавала всё, что ей было необходимо. А именно: насколько
Меж низшими и высшими уровнями во Вселенском я не брал отдыха, у меня было достаточно свободного времени, которое я посвящал обучению игре на органе. Мне очень нравится орган — синтезатор различных звуков, которые, сочетаясь, словно подхватывают душу и уносят её в неизведанные прекрасные выси. Так я воспринимаю музыку звучащего органа.
И вот обучение в Синоде Вселенских Истин завершено! Я получил высшее образование Космоса. И почти одновременно мне был возвращён дар — писать стихи, хоть и не в той полноте, которой я обладал на Земле. Сначала у меня слагались лишь четверостишья, которые я не мог продолжить: терялась связь меж строками, и исчезал замысел стихотворения. Своими неудачами я поделился с Oдином при встрече:
— Знаешь, Oдин, ко мне вернулся дар стихотворчества, но более одного четверостишья я не могу сложить: теряется замысел.
— Это совсем не страшно, Николай, ты долгое время был оторван от этого занятия, поэтому потерял некоторые навыки. Со временем всё восстановится.
— Хорошо бы, но я боюсь, что вместо поэта стану прозаиком!
— Не понимаю тебя…
— У меня в последнее время очень легко идёт проза, хочешь, прочти на досуге, здесь наброски нескольких рассказов, — и я протянул ему папку с черновиками.
— А как же ты?
— Возьму после, или передашь через кого-нибудь. Я и после могу завершить работу над ними.
— Что ж, я прочту. Это интересно. А о стихах не переживай, если в прозе звучит поэзия, то рано или поздно родится рифма, и сложатся в строки и стихи. А, может, и в поэмы.
— Благодарю, Oдин, за доброе слово. Ты спешишь?
— Да, так уж обстоят дела, мне надо идти… О! Чуть не забыл спросить, ты не знаешь когда вернётся Био?
— Учитель вернётся через две недели, если не позже, но никак не раньше.
— Хорошо, я навещу его, он нужен мне. До встречи, Николай.
— До встречи, Oдин.
Если Николоса я привык называть просто Николосом, а не старцем, как звал его раньше, то Учителя называть по имени я так и не смог. Он был и останется для меня Учителем.
Как-то однажды ко мне пришёл Учитель. Он старался быть весёлым и разговорчивым, даже шутил. И всё же я видел, что он чем-то озабочен. Я чувствовал, что ему надо поговорить со мной, но он не мог начать разговор. Через несколько дней он пришёл снова и по-прежнему не мог решиться на разговор. Тогда я решил помочь ему.
— Скажи, Учитель, тебя что-то волнует или беспокоит, может быть, я могу быть тебе полезным?
— О чём ты, Николай? Ах, да… Я обеспокоен, но не собой, а тобой. Я давно хочу поговорить с тобой, да всё не решусь…
— А ты не думай особо, что и как сказать. Говори прямо всё, как есть.
— Николай! За годы жизни здесь, в этом мире, ты слился с ним, стал его неотъемлемой частичкой. К тебе возвращается дар творчества, и очень скоро ты начнёшь работать…
— К чему ты всё это говоришь, Учитель?