За правое дело ; Жизнь и судьба
Шрифт:
Крымову представлялось, что место, где живёт брат, необычайно хорошее, тихое, спокойное.
— Товарищ комиссар, противник! — крикнул, вбежавший в комнату политрук. И сразу комнатка комиссара, которую ординарец старался обставить поуютней, и мысли о брате, об уральских лесах и озёрах исчезли, испарились, как испаряется лёгкая капля, упавшая на раскалённый чугун!
Война бушевала в мире, и возвращение к войне было просто и естественно, как естественно утреннее пробуждение.
Через несколько минут Крымов был уже на пустыре, где завязался бой с немецкими танками.
Резким
— Доложите, что происходит!
Саркисьян, разгорячённый удачной стрельбой по немецким танкам, налитый красно-синим румянцем, ответил:
— Товарищ комиссар, веду огонь по прорвавшейся танковой группе противника. Подбил две тяжёлые машины!
Он подумал, что неплохо бы получить справку от адъютанта бригады о том, что танки подбиты его дивизионом. Ведь на Дону был случай, когда за подбитую Саркисьяном самоходку благодарность получила артбатарея…
Но поглядев на лицо Крымова, он забыл сразу про свои житейские мысли,— никогда, даже в самые трудные, боевые времена не видел он такого лица у комиссара.
Немцы вышли на берег Волги, на окраину Сталинграда, да не на окраину, они вторглись в сердце Сталинграда,— заводы были сердцем Сталинграда!
Над Волгой во всю ширь неба выли моторы немецких самолётов, их унылое и грозное гудение заполняло пространство, и ужасная связь возникла между ними и скрежещущими на земле танками. Эта связь врагов в воздухе с врагами на земле ширилась, множилась, крепла. Не было задачи важней, чем эта: остановить, задержать немцев, порвать их связь!
В эти минуты Крымова охватило состояние высшего напряжения всех душевных сил, состояние, подобное вдохновению. Дело было не только в решимости отдать свою жизнь, дело было в страстном, трудовом порыве вложить с наибольшим смыслом все свои силы в борьбу.
— Протяните провод вон к тому домику,— указал он помощнику начальника штаба, и тут же спросил Саркисьяна: — Сообщите, сколько у вас боеприпасов?
Он выслушал Саркисьяна и ответил:
— Очень хорошо. Расстояние до склада велико. Мы ведь не будем оттягиваться, значит, подтянем к огневым боеприпасы.
Красноармеец-заряжающий мельком поглядел на Крымова и сказал:
— Верно, товарищ комиссар, оттягиваться вроде некуда,— и махнул рукой в сторону Волги.
Быстрые взгляды, короткие слова, которыми Крымов обменивался с красноармейцами-миномётчиками, подтверждали связь, общность между комиссаром и бойцами.
Он обратился к подбежавшему к нему адъютанту штаба бригады и сказал:
— Немедленно поднимите всех работников штаба, хозчасть на подноску мин, подносчики не справляются.
Он улыбнулся красноармейцу-миномётчику и сказал ему:
— На посту, Сазонов?
— Не хотелось мне оставаться на Дону, помните, товарищ комиссар?
— Помню, как же,— ответил Крымов.
Красноармеец, слышавший разговор комиссара с заряжающим, ответил:
— Оттягиваться, товарищ комиссар, некуда, надо подтягиваться.
Красноармеец что-то ещё сказал Крымову, но тот не услышал. В хаосе звуков смешивались выстрелы, разрывы немецких снарядов и близкий грохот разрывов тяжёлых авиационных бомб.
Крымов приказал связному
Десятки людей видели комиссара, быстро переходящего от одного миномётного расчёта к другому, десятки, сотни красноармейских глаз по-разному, мельком, медленно, возбуждённо, спокойно, задумчиво, задорно встречались с глазами Крымова.
Наводчик взглянет после удачного выстрела, подносчик, ещё не разогнув спины, посмотрит снизу вверх, утрёт пот, разогнётся, командир расчёта торопливо козырнёт и ответит на быстрый вопрос комиссара, старшина-связист оторвётся от телефонной трубки, протянет её комиссару.
Миномётчики вели бой с немецкими танками на окраине Тракторного завода. Они переживали близость смерти, страх и напряжение боя, их радовала меткость и скорость стрельбы, которую они вели; они следили за поведением немцев, начавших пристреливать из орудий их огневые позиции, следили за движением самолётов в сторону заводов; их тревожили ненадёжность неглубоких учебных щелей, неполадки в стрельбе; миномётчики не заглядывали вперёд и не задумывались о далёком будущем — пролетел бы мимо немецкий снаряд, успеть бы упасть на землю при разрыве. Но было в этом внезапном бое что-то, отличавшее его от прошедших степных боёв. То не было чувство досады людей, жаждавших хотя бы короткого отдыха и вновь, не отдохнув, начавших воевать. Война не выпускала их, она настигла их снова здесь, на берегу Волги, у стен огромного завода. Враг настиг их на границе казахских степей, в низовьях Волги. И это наполнило их чувством тоски, тревоги и горя.
Крымов чувствовал силу, крепость связи между людьми, ответственными за первые минуты и часы Сталинградского боя. Все распоряжения, которые он отдавал, все слова его были направлены на установление не только боевого взаимодействия между расчётами, между огневиками и управленцами, между штабом и отдельными подразделениями, между бригадой, зенитчиками, ополченцами, штабом фронта,— но и того внутреннего душевного взаимодействия, внутренней душевной связи, которые важны и нужны в бою и без которых немыслим счастливый исход боя. Он, комиссар Крымов, знал это на опыте боевых успехов и тяжёлых неудач в пору отступления.
Вскоре, проведённый по указанию Крымова, телефонный провод соединил штаб бригады со штабом зенитного полка, наладилась связь со штабом заводского ополчения, учебным танковым батальоном.
Телефонист то и дело передавал Крымову телефонную трубку, и спокойный, внятный голос комиссара слышали в миномётных, артиллерийских, танковых подразделениях.
— Товарищ комиссар! — говорил, вбегая в штаб бригады, командир пулемётного взвода Волков.— У меня ленты на исходе, ведь в резерв уходили, не думали даже, что придётся в бой ввязываться.