За пределами ведомых нам полей
Шрифт:
Так и обнаруживается, что прогрессивный человек Чарльз Кингсли испытывал к науке как таковой не меньшее недоверие, чем тургеневский Базаров. Идеи «мускулистого христианства» (добро должно быть с кулаками?) предполагали, что человек должен полагаться на собственные силы и не верить абстракциям. Остров, на котором поклоняются идолу Экзамену и вечно повторяют: «Уже идет экзаменатор, а я не готов!»; где целыми днями заучивают ответы на вопросы «Каково расстояние между альфой Лиры и бетой Жирафа?» и «Каковы точные координаты города Обьегорьевска, округ Ничейноу, штат Орегон, США?», – такой остров, несомненно, является карикатурой на формальную систему обучения. (По университетским нравам не преминул пройтись и Кэрролл
Л. Скуратовская, на чьи работы по истории детской литературы я не раз ссылался, реконструировала образ идеального читателя «водяных детей». Это настоящий англичанин, будущий строитель империи, «бульдог, который никогда не признает своего поражения», «храбрый малый, чье дело – покинуть дом и увидеть мир». Я добавлю: неудивительно, что, превратившись в человека, Том становится «очень ученым» – но в каких областях! Он умеет создавать «железные дороги, и паровозы, и электрический телеграф, и винтовки, и всё такое прочее». Воспитание завершилось.
Боюсь, что плохо пришлось бы Сильвии и Бруно в руках подводных фей.
Но, тем не менее, повторюсь, роман Кингсли и сейчас не кажется написанным только нравоучения ради, а в XIX веке – тем более. Сказочная утопия дала свои плоды: для детей поколения Киплинга она была настольным чтением.
«Водяные дети» – причудливая смесь христианской проповеди с воинствующим прагматизмом и новомодным дарвинизмом. Но одновременно с Кингсли жил писатель, чей мистицизм был не менее глубок, однако воплощался совсем в иных формах. Писатель, оказавший прямое или косвенное влияние на полтора века истории фэнтези. Почему же до сих пор одни читатели его боготворят, а другие терпеть не могут – вне зависимости от религиозных убеждений?..
Джордж Макдональд – герой следующей статьи цикла.
_____________________
10. Золотой ключ и множество дверей
В истинной сказке все должно быть чудесным, таинственным, бессвязным и оживленным, каждый раз по-иному. Вся природа должна чудесным образом смешаться миром духов; время всеобщей анархии, беззакония, свободы, природное состояние самой природы, время до сотворения мира… Мир сказки есть мир, целиком противоположный миру действительности, и именно потому так же точно напоминает его, как хаос – совершенное творение.
Новалис.
(Эпиграф к роману Джорджа Макдональда «Фантастес».)
Прежде чем продолжить наш путь по Неведомым Полям, оглянемся на пройденное, напомним о вехах.
Итак, авторы готических романов и в особенности романтики освободили фантазию, тем самым заложив основу современной фантастики вообще, не только фэнтези. Британия была в этом отношении впереди Европы всей и, по обыкновению, осталась ни на кого
Фэнтези зачастую определяют как трансформацию волшебной сказки – или как преображенный миф о короле Артуре. Оба определения, какому бы мы ни отдали предпочтение, явно недостаточны, и причина этого очевидна: фэнтези возникает на пересечении нескольких жанров и традиций.
Во второй трети XIX века возрождается «артуровский цикл», пребывавший в небрежении едва ли не с шекспировских времен. О нем помнили, разумеется, но актуален он не был. Кто и как сделал мир Камелота современным – тема особого разговора и отдельной статьи.
Почти одновременно возникает английская литературная сказка – прежде всего сказка волшебная. Она изначально пишется не столько для детей, сколько для взрослых, пронизана иронией и/или моральными прописями, так что границу между нею и фэнтези в современном смысле слова зачастую бывает трудно провести. Напомню, что сам термин «фэнтези» означал в то время «волшебную повесть», «повесть-фантазию», отнюдь не для детского чтения.
И раз уж зашла речь о «морали», нельзя не вспомнить еще одну традицию – и книгу, которая долгое время была в пуританской Англии второй по популярности после Библии: «Путь Паломника» (1678, 1684) Джона Беньяна (Буньяна, Бюниана, как его именовали в дореволюционной России). Аллегорическая повесть о духовном пути человека известна нашему читателю главным образом благодаря Пушкину, который переложил ее начало стихами:
Однажды странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
. . .
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть – оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.
Очень средневековый подход – и очень фэнтезийный. Да и почему только фэнтезийный? Беньян превратил моралите в роман, сделал аллегорические фигуры настолько живыми, насколько ему это позволили эпоха, жанр и талант. Сейчас их «живость», правда, почти не ощутима, но трудно не заметить, что от Беньяна протянулись связи и к Свифту, и к Достоевскому. Чего не отнимешь у романа – так это вещественности, зримости того ландшафта, по которому свершает свой Путь Паломник.
Теккерей, проснувшись ночью, трижды обежал вокруг комнаты, повторяя только что придуманное название романа: «Ярмарка Тщеславия! Ярмарка Тщеславия!» Название отменное, но и страницы Беньяна впечатляют:
«Вот вижу я, что пилигримы, пройдя Пустыню, оказались в Городе по имени Суета. Там круглый год проводится Ярмарка, именуемая ярмаркой Суеты… Когда-то шли этим путем и Веельзевул, Аполлион и Легион со своими товарищами. Когда они поняли, что Дорога, ведущая в Небесный Град, проходит через Город Суету, они сговорились устроить там Ярмарку, где бы круглый год шла торговля всевозможными предметами Суеты. Купить там можно все: Дома, Имения, Фирмы, Ремесла, Должности, Почести, Титулы, Чины, Звания, Страны, Царства, Страсти, Удовольствия и всякого рода Плотские Наслаждения… Круглосуточно можно созерцать всевозможные Зрелища, и притом бесплатно, – Воровство, Убийство, Прелюбодеяние, Клятвопреступление. Освещена же Ярмарка зловещим багровым светом».