За пределами желания. Мендельсон
Шрифт:
С нежным изумлением он рассматривал её сильно накрашенное лицо с мазками красной краски на щеках и нарисованные углём линии вокруг глаз.
— Знаю, — произнесла она со слабой улыбкой, — я сейчас сниму его.
Она собиралась встать, но он удержал её:
— Не уходи. Ты знаешь, что я никогда не видел тебя в гриме?
— Я выглядеть безобразной.
— Неправда. Ты никогда не можешь выглядеть безобразной. Во всяком случае, для меня.
Его слова перешли в медленную улыбку. Он чувствовал её глаза, остановившиеся на нём с лаской и мукой, и знал, что в её уме тикали часы. Чтобы отвлечь
— Сколько у тебя сегодня было вызовов?
Это была одна из их шуток. Несколько дней назад, когда казалось, что неделя никогда не кончится, Мария похвасталась, что после спектакля имела двенадцать вызовов на бис в партии Норины в «Доне Паскуале». Посмеиваясь над ней, Феликс проинформировал её о том, что Женни Линд однажды получила четырнадцать. Его замечание спровоцировало взрыв профессиональной ревности, достигшей кульминации в драматическом хвастовстве, что когда-нибудь она побьёт рекорд знаменитой шведской сопрано.
Но сегодня вечером она не вспылила, лишь печально покачала головой:
— Сегодня нет вызовов на бис.
И с запинками рассказала ему, что убежала из театра, как только опустился занавес.
— Чтобы я быть с тобой, потому что ты скоро уезжать.
Феликс не мог вынести звука её голоса и вида её несчастных глаз. Он отвернулся, и они долго молчали. И снова в ту ночь страсть дала им убежище от мыслей и милосердное забвение в сне.
На следующий день они в последний раз поехали в Вогельвизские леса в закрытой коляске, сплетя пальцы под пледом. Был сырой ноябрьский день с моросящим дождём и порывистым ветром, сметавшим мёртвые листья с земли и посылавшим их порхать в воздухе наподобие красновато-коричневых бабочек.
И вот настал понедельник, последний день. С утра лил дождь, и они не выходили на улицу. Ромола тайком принесла им поесть. Пришёл вечер, и Феликс зажёг свечи на ночном столике. Сквозь опущенные шторы проникал приглушённый стук дождя. В комнате было тихо и темно, за исключением полоски мягкого жёлтого света на верхней части кровати.
Они смотрели друг на друга в молчании, положив головы на одну подушку. Он видел, как две слезы выкатились из её глаз, и она не попыталась их вытереть. Одна упала на подушку, другая поползла по щеке.
— Завтра в этот час ты ужинать со своей хорошей женой, — проговорила она едва слышно.
Пришло время сказать ей правду.
— У меня больше нет жены, Мария, — прошептал он так тихо, что она едва уловила его слова. — Она бросила меня. Мне не надо уезжать.
Она была уверена, что он лжёт, но ложь была слишком сладкой, чтобы ей сопротивляться. Мгновенье она смотрела на него в экстазе облегчения, смешанного с невыразимым страхом. В её лице произошла перемена, которую он никогда не забудет. Черты лица, казалось, менялись у него на глазах. Губы начали дрожать. Ранние христиане, которые отрекались от своей веры при виде погребального костра и послушно плевали на распятие, должно быть, выглядели вроде неё.
— Ты говоришь правду, si? — спросила она дрожащим голосом.
Феликс почувствовал, что Мария уже поддалась искушению, но нуждалась в его помощи, чтобы заглушить сомнения. Он быстро помог ей.
— Она сказала, чтобы я ушёл. — Феликс поймал вспышку благодарности, уже являвшуюся признанием
— Почему?
— Потому что она меня больше не любит.
Они говорили шёпотом, как двое заговорщиков, придумывающие извинения, в которые ни один из них не верит.
— Может быть, это ты бросать её, si?
Его ответ последовал быстро и без колебаний:
— Она устала от меня, она не хотела больше, чтобы я был рядом с ней.
Этого было достаточно. Если Сесиль больше не хотела его, тогда всё в порядке, и они могут продолжать любить друг друга, не так ли?..
Глава четвёртая
Итак, любовники не расстались, но их отношения изменились. Они знали, что живут во лжи, а ложь может отравлять любовь. Сначала из их общения исчез смех. Затем то поклонение, которое они раньше испытывали друг к другу: он — за её искренность и честность, экстравагантную щедрость, причудливую набожность, она — за его социальное и интеллектуальное превосходство. Теперь это было утрачено. Поклонение сменилось равенством — равенством сообщников.
Перестав уважать Феликса, Мария быстро исключила из речи и поведения те манеры хорошо воспитанной леди, которых всегда придерживалась в его присутствии. Она начала открыто курить. Она курила не в качестве вызова условностям, как Жорж Санд, а чувственно, потому что ей нравился вкус табака, пощипывание дыма в ноздрях. Его шокировало то, как она бесцельно бродила по комнате в мятом махровом халате с коричневой сигаркой, свисающей изо рта. Он мягко попытался убедить её, что курение может повредить её голосу. Она пожала плечами и сказала, что ей всё равно. Её речь, раньше бывшая колоритной, очень быстро сделалась просто вульгарной. Она стала обращаться с Ромолой с обычной грубостью или добродушной непристойностью людей, для которых брань давно утратила и ядовитость и оскорбительность. Феликс открыл новую Марию — существо неряшливое и по-византийски апатичное.
Даже её лицо претерпело изменения. Исчезла его живость, трепетная нежность. Внезапно она стала выглядеть усталой и поношенной. Он не мог поверить, что это создание того же возраста, что и Сесиль. В Марии чувствовались пресыщение, разочарование и сокрушающая усталость... Она жила слишком полно и быстро, знала слишком много мужчин, работала слишком напряжённо. Временами она напоминала ему бутон, завядший ещё до того, как распустился.
Как ни странно, она по-прежнему отказывалась появляться с ним на людях.
— Какое теперь это имеет значение? — спросил он раздражённо. — Мы же собираемся жить вместе, не так ли? (Она неопределённо кивнула). Тогда почему ты не хочешь, чтобы тебя видели со мной? Ты что, заботишься о моей репутации или о своей?
Она не возразила на его обидное замечание, но всё равно не сдалась. В Париже, обещала она, они будут выходить вместе.
— Но не здесь, — заключила она категорично.
Феликс чувствовал, что каким-то непонятным путём она всё ещё защищала его престиж и ещё больше престиж Сесиль. Он говорил Марии, что Сесиль его не любит, ей безразлично, что он делает. Но на этот раз его ложь не возымела действия.