За пять веков до Соломона
Шрифт:
Моисей указал факелом на вершину горы:
— Господь принимает нашу благодарность!
Стоило мелодии затихнуть, как Моисей простер руки над застывшими соплеменниками.
— Господи, прости грехи наши. Прости, что только сейчас обращаем свой взор к тебе. Прости, что не слушали и не чтили тебя, как подобает. Прости, что тебе пришлось покарать двоих из нас, чтобы неразумные дети воздали должное твоему могуществу.
С ясного неба донеслись три далеких раската.
Моисей развернулся к израильтянам:
— А теперь все вместе мы помолимся за здоровье двоих соплеменников.
Израильтяне шумно затянули благодарственную молитву. Как только песнь умолкла, Моисей продолжил:
— Но Господь явил еще одно чудо. Елисавету, сестру Наасона, на закате укусила кобра. Яд попал в кровь. Вы все знаете, что это означает. Верную смерть! Но девушка до сих пор жива! Так воздадим хвалу Господу за его милосердие и попросим даровать полное выздоровление молодому Аарону и прекрасной Елисавете. Пусть очистится кожа Аарона, пусть исчезнет яд, что струится по жилам Елисаветы.
Моисей опять воздел руки над головой:
— Господи, все эти люди, как один, молят тебя о милости. Отныне ежедневно будем совершать богатые жертвоприношения тебе. Отныне каждый израильтянин будет поминать в молитвах только тебя.
Вдруг раздался раскат грома, и запылал куст сикомора за спиной у Моисея. Люди в ужасе уставились на языки пламени, в которых заблестела, переливаясь всеми оттенками зеленого моря и небесной голубизны, высоченная колонна. Больше локтя шириной — человек бы обхватил с трудом, столб блистал затейливой резьбой. Но искусные узоры не волновали израильтян, их взоры были прикованы к верхушке колоны, высившейся в двадцати локтях над местом Истины.
Там неровные сполохи выхватывали из темноты распахнутую пасть ужасного чудища, что обвилось вокруг столба. Черные немигающие глаза заглядывали в самые потайные уголки души каждого израильтянина, огромная голова отклонилась назад, готовясь к броску, зубы в три локтя длиной нависали над беззащитными людьми. Бронзовая кобра застыла в боевой стойке с раздутым клобуком и высунутым языком.
— Бог услышал наши молитвы и явил свое обличье! Всемогущий Господь Нехуштан, защити сынов и дочерей твоих…
— Спасибо за молитву, Моисей, — в глазах молодого сотника все еще стояли слезы.
— С возвращением, Аарон.
Утреннее солнце едва показалось над горизонтом. Пораженные невиданным зрелищем израильтяне три часа, как разошлись с Места Истины. Но никто не ложился, люди шептались по шатрам, обсуждали гром с ясного неба, пылающую вершину горы Хорив и появление в огне медного змея бога Нехуштана.
Час назад приходил Иофор сообщить, что Елисавета дышит ровно, и хотя все еще не пришла в себя, похоже, опасность миновала.
Моисей с Аароном сидели на вершине холма в полусотне шагов от лагеря и смотрели на восходящее солнце.
— А ты сильно изменился за две недели, что провел в пустыне.
— Зато ты —
— Да, и не скрываю этого. От тебя. Потому что теперь ты поймешь. Остальные — пока нет.
— Интересно, откуда у тебя, Моисей, такая уверенность, что я пойму?
Израильский начальник серьезно посмотрел на молодого спутника:
— Потому что ты становишься настоящим вождем. Знающим, что такое жизнь, и что такое смерть.
Моисей умолк на минуту и внезапно спросил:
— Расскажи-ка мне лучше, что за история приключилась у тебя с коброй.
Аарон тяжело сглотнул, и вдруг, к собственному удивлению, принялся говорить. Как сам едва не погиб, как тренировал каждый день смертоносного гада, который потом укусил Елисавету. Почему-то на душе становилось легче и легче, словно слова снимали боль, словно с каждым предложением уходила смертная тоска, точившая изнутри.
Потом долго молчали. Только когда лагерь окончательно пришел в себя, и вдалеке раздались знакомые звуки рабочего утра, Моисей промолвил:
— Теперь сам видишь, что в каждом поступке две стороны заложены. Думал ты, что доброе дело затеваешь, готовя избавление евреев от нового тирана. Но в итоге, Елисавета чуть было с жизнью не рассталась. Так во всем. Что ни делаем, для кого-то благом оборачивается, а для кого-то несчастьем. Нет ни абсолютно белого, ни совершенно черного. Все от точки зрения зависит. А вождь всегда по-другому на события, вокруг происходящие, смотрит, чем простые люди. Что им добром всеобщим сдается, для вождя может угрозой смертной выглядеть. И, наоборот, если вождь гнев людской вызывает, словами или поступками жестокими, на то всегда свой резон имеет.
Моисей вскочил на ноги, обернулся к Аарону. Широкоплечая фигура и бородатое лицо израильского вождя заслонили утреннее солнце.
— Аарон ты нужен и мне, и людям израильским. Мне — потому что мало кто правду в глаза вождю говорить умеет, а ты, знаю, сможешь. Народу нашему — потому что верят тебе и идут за тобой.
Аарон вспыхнул, очи сверкнули то ли радостью, то ли злобой:
— А не боишься Моисей, что однажды народ за мной пойдет, а не за тобой?
— Нет, Аарон. Уже не боюсь. Знаю, теперь будешь понимать, что стоит за решениями моими. И народ мы сообща в одну сторону поведем…
На вершине встречались в основном круглые камни. Поверхность их успевала обветриться и сгладиться за тысячи лет, проводимых в неподвижном созерцании солнца и звезд. Конечно, не настолько, как от воды в быстрой реке, но покатой формой горные валуны весьма походили на братьев-голышей. Новые камни появлялись редко. Раз в тысячу лет ветер и мороз делали свое дело, и от скалы откалывался очередной новичок с острыми краями, которого вихри быстро приводили к привычному гладкому виду. Зато камней с плоскими гранями встречалось мало. Потому хитроумные люди научились раскалывать голыши на пластины. А уже потом использовать их по назначению: иногда, как скребки, иногда, как ножи, и совсем редко, как материал для письма.