За рекой, за речкой
Шрифт:
Как знать, кто переменился больше с тех пор: она ли стала другой, я ли со своим взглядом на ее, и свою тоже, жизнь? Живем мы во времени страшной текучести: рушится вековое, временное не обещает быть вечным. Текущая минута подорожала — не знают, что будет в минуту следующую.
— Ты земляка-то узнал? — спрашивает Нюра.
— Какого земляка?
— Да Гришку Федорова. На машине нас обогнал. Машина как ботинок на колесах.
— «Нива», что ли?
— Да не знаю, как называется. Какая-то новая. Он ведь из нашей деревни родом. Ну, Гришка Федоров, сын бабки Зиновьихи. Меня чуть постарше, — Нюра торопит мою память, а она у меня вдруг занемела, как отсиженная
— А-а, вспомнил-вспомнил. Голубая «Нива».
— Не голубая, а белая.
— К чему говоришь-то?
— А к тому, что не знаешь, где упадешь. Кабы знал, так соломки подстелил. Гришка как туз живет. В Юбилейном у него дом крестовый. Гараж, погреб. Веранда, что наша изба, хоть в лапту играй. И все на двоих. Семья сейчас — он да Маруська. Дети взрослые, в отлете уже, один, правда, в тюрьме за хулиганство, а второй ничего парень, держится. А орденов-то у Гришки — в газетине видала — пиджак оттопырен. Как седьмой класс бросил, так с тех пор в леспромхозе. Легковухи эти чуть не каждый год меняет — передовик, ему без очереди, иль как-то выгадывает, а может, меняется, не знаю точно-то. «Ниву» вот теперь объезжает. Ну, вот скажи, чем не жизнь, а?
— Кто его знает. Может, и хорошая. Это потому, как он сам к ней относится.
— То-то и оно, что оказалось, плохая. Рак легких признавали. Поседел со страху — кто-то, видно, проболтался ему. Потом врачи сказали, что ошиблись. А все равно болезнь какая-то. Полегче, наверно, чем рак. — Нюра качает головой, похоже, не верит, что с Гришкой может случиться что-то плохое. — Не пьет, не курит всю жизнь, Маруське ни разу не изменил, хоть бы приволокнулся за кем, да вот на тебе. А ты говоришь — боязливая. Как тут не бояться?.. Фу ты, господи, — вдруг пугается она и зажимает на секунду рот ладошкой. — Раскричалась: Гришка да Гришка. А вон его машина стоит. Услышал, поди, — конфузу не оберешься.
Глазастая же еще моя сестрица! Если б «Нива» была зеленая, я бы ее и не разглядел, так ловко спрятана. Она стояла в молодом соснячке, на боровом закрайке, исподволь переходящем в болото. Несколько сосенок было сломано и раздавлено колесами — хозяин не боялся поцарапать лакированный кузов: посадка машины высокая да еще мощный, выдающийся вперед, далеко от радиатора бампер: он-то и ломал сосняк, защищая машину.
Около «Нивы» никого не было — ушли в болото за клюквой. На заднем сиденье, как напоказ, стояли две корзинки с грибами. Тут были и соленики — волнушки с гладухами и всякие, для сушки — подберезовики, моховики, даже лисички, которые настоящий грибник и ногой поленится пнуть. В болото, видно, хозяин торопился, захватить покрупнее клюкву, некогда было поохотиться за настоящим грибом. Ведь и грибные места знает, как-никак здешний житель, однодеревенец наш, да, собственно, он по всем местам и проехал, только спешил сильно — огреб первые попавшиеся.
Куда ему все это? Вдвоем ведь живут!..
— Часто он ездит? — спросил я у Нюры, чтобы проверить вскипевшую вдруг неприязнь к этому Гришке.
— В лес-то? Да почти каждый день. У меня еще козье молоко раза три пил: полезно, говорит, для легких. Он ведь на больничном. Увидишь, увидишь его, Витенька, не беспокойся. В болоте навстречу попадется. Как же так, земляка и не помнишь? «Нива» голуба-а-я, — смеясь протянула Нюра.
Дорога сошла на нет, превратилась в размешанную — грязь пополам со мхом — тропинку, ползущую под
Я вернулся к канаве — первый раз вижу такие глубоченные, похожие на каналы. И вдруг наново понятно мне стало теперь, почему потемнела и загустела, взбухла, как в паводок, вода в нашей светлой речке.
В прошлом году, или раньше еще, не помню, дачники написали в газету, что, дескать, с животноводческой фермы в реку спускают навоз, потому и пить эту воду нельзя. Приехала комиссия, установила, что с навозом все в порядке, с транспортера идет он прямо в тракторную тележку, а потом на поля, что, значит, не в навозе совсем дело. Жалобу закрыли.
Текут из болот по десяткам таких дренажных канав низменные, не отфильтрованные еще природой торфяные воды, вздувают и загрязняют реку. К счастью, а если глянуть подальше — совсем не к счастью, ненадолго это половодье, от силы на десяток лет, пока болота не отдадут свои обильные еще, густые соки. Но что потом? Уйдут вглубь, спрячутся от железных ковшей роторного экскаватора грунтовые воды, над болотом, как случилось в поселке Юбилейном, запылят торфяной пылью ветра, высохнет река с заиленными родничками, зачахнут пойменные леса, которые еще уцелели от бензопилы…
Представив все это, я ужаснулся: то, что кормило и поило десятки поколений, будет уничтожено одним поколением, самым образованным, вооруженным наукой и мощнейшей техникой. Что делать?! Оставлять так этого никак нельзя!.. Непременно напишу в центральную газету письмо, по возможности спокойное и обоснованное. А что еще?..
Временная дорога, временное половодье… Временные мы с Нюрой.
Нет настроения клюкву брать — домой уже захотелось…
— Ну, Витя, давай-кось разбредаться, — говорит Нюра после первых вынырнувших из мха клюквин. — Только, чур, из виду друг друга не терять. Да отвечай, когда эйкну.
Поспешила сестрица, думаю, забирая в сторону от тропы, какие тут к черту ягоды, обобраны уже все так, что не поймешь: клюкву ли брали, мох ли на избу таскали. Покрутил я, покрутил по кочкам, да подался поближе к Нюре — вдруг она на хорошую клюкву напала. Слышу — разговаривают.
— Так поняла, значит? В другой раз так не делай, — наставлял Нюру мужской хрипловатый голос — Увидала, руку подыми. Что мне — тормознуть лень?! Без руки разве разглядишь — скорость-то, сама должна понимать, приличная. А всех подряд брать — не навозишься.
— Ладно, Гриша, ладно, — ответила скороговоркой Нюра. — Как здоровье-то?
— Ничего здоровье, — бодро и уверенно, будто об исправности мотора своей «Нивы», говорит Гриша. — Через пару недель, глядишь, больничный закроют. Потом отпуск. А там — батюшка Алтай.
— Как — Алтай? — удивляется в испуге за Гришу Нюра.
— Перевожусь на Алтай. — Грише, похоже, доставил удовольствие Нюрин испуг и вообще ему приятно посмаковать свое решение. — Работать! Решил не ждать, когда весь леспромхоз туда угонют. Заработки и так упали, а через год-другой, глядишь, совсем зубы на полку. Пилить-то нечего, все леса подчистили, строевого давно уж в помине нету. Видала, небось, что лесовозы на нижний склад возют? Осинник да олешник, прицепы таскают вхолостую.