За рекой, за речкой

Иванов Алексей Петрович

— Зачем?

— А нам они зачем?

— На всякий пожарный, — ухмыляясь, отвечает Эдик.

— Пускай на машине отвезут.

— Нету машины. Отнесите, мужики, — уже не приказывает, а просит Эдик.

— Не понесем! — упорно говорит Забродин. — Нашивали…

— Да вы что, ребята! Комиссия сегодня будет… — взмолился сменный.

Звено видит Эдикову оробелость, отказывается грубее — что взять с дурака. Оробел-то не потому, что настроение испортил звену и теперь

раскаивается, а потому, что трепещет перед комиссией. Но в общем-то звену ясно, что носилки так или эдак в забое будут. Они всегда должны быть в забое и появляются на шахтной поверхности только лишь по несчастью, когда надо кого-то дотащить до медпункта. Потом снова, незаметно, оказываются в забое, в темном углу за вентилятором. Именно — незаметно и в темном углу, чтобы не будоражить проходчиков. Хотя они и без того знают: носилки — в забое, в случае чего — бежать за ними туда-то. Но одно дело — знать, хранить это знание на самой пыльной полочке памяти, другое — перед началом смены, в эти самые-самые минуты видеть их, самим нести их, будь они прокляты, самим прятать. Тут не было суеверного страха за свою проходческую судьбу. Да и с чего вдруг особо бояться-то — не первый год замужем. Но, все же, тонкость какая-то, невыговариваемая, подпольная, была и проявлялась она тогда только, когда с нею не считались. Эдик заискивал перед звеном, юлил даже и подобострастничал иногда, когда от проходчиков срочно требовалось сделать то-то и то-то, чтобы не ругало Эдика начальство. Но в душе он смотрел на них свысока, за глаза называл их не иначе как «мои кайлографы».

— Ты нам индпакеты выдал? — нагоняет хмурь на круглое свое лицо Серега.

— Нету их.

— Нас не касается. Положено по ТБ? Положено! Значит, дай.

— Ребята! Вы же знаете: дефицит, — перебарывая оробелость, говорит Эдик и, чтобы придать особую доверительность беседе, цыкает тоненькой струйкой сквозь зубы.

— Де-фи-ци-ыт, — злится Забродин. — Хапают, кому не лень. А для нашего брата — дефицит.

— Так что носилки за вами, — вдруг нашел выход из тупика Эдик и, ни на кого не глядя, исчезает.

— Вот и посиди в малиннике с такими, — ворчит Серега, поднимаясь с бревна.

— Сиди уж теперь, — удерживает его Темин. — Сменный за машиной побежал.

Не успели докурить, подошел самосвал. Из кузова выпрыгнул Эдик. Серега с Теминым нехотя подняли носилки и шваркнули их в кузов.

— Полегче! — распорядился Эдик. — Сломать ведь можно.

— Я их в гробу видел, носилки твои, — бурчит Серега, залезая в кузов.

— А вдруг тебя на них класть? — берет свое Эдик, видя, что задача его теперь уж выполнена. — Полегче с гробом-то.

Серега отнял руки от борта, грузно спрыгнул с колеса самосвала. Отшатнувшись, Эдик сделал несколько шагов назад.

— Типун тебе на язык! — взревел Серега. — Понял?! Ложись сам. А меня — уволь.

Сменный наигранно-шутливо сплевывает через левое плечо. На него никто уже не смотрит — звено забирается в кузов. С паршивой собаки хоть шерсти клок — доставит к самому забою.

— Вот увидит Найберг… что вы в самосвале… по тоннелю… — грозит им вслед Эдик.

— Иди ты… Сделал нам начало смены, недоношенный. Тебя бы сегодня в забой с этими носилками, — ругается Серега, но, кажется, баса в голосе натуре его хватает ненадолго, и через минуту он снова тенорит:

— До дембеля осталось 245 ден. Кончится договор — и с приветом бывший ваш Серега. «Жигуленка» получу в Киеве, чтоб сразу в гараж. Найду где-нибудь теплое местечко… Ни пыли тебе, ни газа… И ни камня над головой…

— Брось,

Серега, молоть. Брось… — останавливает его Забродин. — Опять метро полезешь сверлить. Чего уж там…

— Спорим — не полезу. Спорим… на ящик коньяку! — Серега тянет Забродину левую руку, правой он держится за борт самосвала. — Давай, давай пять.

Забродин рук от борта не отрывает.

— Да поспорь ты, чего тебе, Витек. Может, выпьем через год на дармовщинку,- — уговаривает Темин, подняв ладонь ребром, чтобы разрубить рукопожатие спорщиков.

— Не-е-е, ребята, — по-прежнему серьезно говорит Витек. — Это такая зараза… Ой-е-ей какая зараза…

Какая зараза — он не договорил — всех кинуло на левый борт. Самосвал сделал последний поворот на серпантинном подъеме и выскочил на ровную прямую дорогу, ныряющую вдалеке в черную, овальную сверху, дыру портала.

— Пригнись! Найберг у нарядной, — скомандовал Темин и первым присел на корточки, прислонившись спиной к ржавому борту кузова.

Серега неловко плюхнулся на носилки.

— Мать честная! А ведь мягкие. Брезент-то пружинит, — Серега, повозившись, лег на носилки, но голова пришлась на ребро перекладины, он переполз вниз, теперь голове было нормально, зато свесились с носилок сапоги. — Нет, ребята! Эта кровать не по мне — мала. Но полежать можно.

— Слезь, Серега, — говорит ему Темин. — Слезь с носилок, кому говорят! — Темин даже покраснел. — Слезь!..

Серега испуганно и поспешно садится на брезенте, без каски, растрепанный — когда он вставал, каска зацепилась за уголок носилок и теперь красным шаром катается, мелко подрагивая, на железном дне кузова. От нее к Сереге под брезентуху тянется, извиваясь черной змеей и тоже подпрыгивая, аккумуляторный кабель.

До Сереги что-то дошло, и его будто пружиной подняло с носилок.

— Сядь, Серега! — испуганно командует Темин.

— То встань, то сядь… Нашелся начальник. Еще один, — не зная, что делать, в замешательстве, разозлился Серега. — Нету там никакого Найберга.

— Значит, в тоннель ушел. Выключи лампу-то. Сразу в темноте заметит.

Наклонившись, Серега поднес ладонь к лампе. В ладонь уперся желтый при ясном дне кружок света. Другой рукой нашарил рычажок и повернул его. Лампа, видимо, включилась сама, когда каталась вместе с каской по кузову.

Над головами звена проплыла сначала большая красная буква «М», сваренная из листового железа, за нею серые глыбы — разорванный трещинами гранитный целик, схваченный поверху защитной сеткой, — ярко вспыхнул на ребре борта солнечный блик, и все ушло в темноту, сырость и глухой гул.

Самосвал пошел медленнее, будто на ощупь, шофер теперь следил не за колеей, а за неровными, рваными стенами тоннеля. Лучи фар тушили встречные лампочки, редко висящие на проржавленных анкерах, выбеливали выступы, чернили впадины, бросали длинные изломанные тени от идущих по мосткам проходчиков. Вверху, в совершенной темноте, на десятиметровой высоте висело каменное небо, стылое и ненастное, струящее из своих щелей холодную радоновую водицу.

— Включай лампы! Найберг к порталу потопал, — Темин скользнул рукой за козырек каски, и белый лучик уперся в дно кузова с подпрыгивающими на нем и уже прошитыми струйками воды носилками.

— У тебя именной аккумулятор? — удивился Забродин.

— А что?

— Да уж свет больно яркий, как у Найберга.

— Именной, — усмехнулся Темин.

— Когда ты успел-то? Блат в ламповой завел?

— Хм, завел… Да Лобода отдал… на время, пока он там на костылях.

— Ну, ему еще далеко…