За руку с ветром

Джейн Анна

Я не знаю, сколько мы так простояли.

– Просто пережила, – вдруг услышала я. – У меня не стало ровно половины того, что верующие люди называют душой, – прошептала она. – Я так скучаю по ней.

Она неловко отстранилась от меня, пряча мокрые глаза и щеки, и вновь опустилась на диван, закрывшись от мира волосами и что-то отчаянно ища в сумке. Я вышла из комнаты и вернулась с упаковкой влажных салфеток, а потом вновь оставила гостью на несколько минут одну. Придя обратно, я протянула ей холодный малиновый морс, и Ольга, обхватив кружку двумя руками, медленно пила, успокаиваясь. К нам притащилось котэ, и к моему величайшему удивлению, обычно пугливая Ириска стала нарезать круги вокруг Князевой, а после, обнюхав ее тонкую бледную кисть, улеглось рядом. За это время девушка успокоилась.

– Знаешь, Маш, когда сестры не стало,

я пыталась стать ею, – вдруг сказала Оля, поглаживая Ириску, и ее голос был хриплым и обессиленным. – Чтобы сохранить ее в себе. Пыталась стать такой же хорошей, переняла многие ее привычки, манеру поведения и общения. Родители только диву давались, поняли, что со мной что-то не так. Я всегда хотела короткую стильную прическу, но Инна не стригла волосы, и я тоже не делала этого. Сестренка хотела поступить на искусствоведа, на нашу специальность, и я поступила туда вместо нее. Она была послушной дочерью и успешной ученицей, и я стала такой, какой хотела быть она. Правда, все это случилось не сразу.

Я вновь молча погладила ее – теперь уже по волосам. Мне самой хотелось рыдать и кричать при этом, но я понимала, что, если я начну это делать, мы вдвоем захлебнемся в слезах, и мама вызовет нам бригаду «Скорой помощи».

А Ольга все никак не могла остановиться – видимо, ей нужно было выговориться, выпустить в форме слов свою боль из себя. Она, глотая новые слезы, все говорила и говорила:

– Я не могла поверить, что ее больше нет. Когда мы вернулись из Галаза, я настолько забылась, что первым дело, забежав домой, закричала: «Инна, ты где, у нас такое произошло!» И только потом до меня дошло. Мать услышала и заперлась в своей комнате, наверное, плакала. Я тоже. Первые дни я все время так забывалась. То несла в ее комнату по привычке чай или конфеты, то покупала ей что-нибудь, то спрашивала: «Инн, можно я надену твою футболку». Первый год после смерти Инки я просто не могла ничего делать, и мать отвезла меня за границу, чтобы я там полечила нервы. Я пыталась быть такой же, как сестра. Очень. Правда, мое истинное «я» – а оно стервозно и эгоистично, прорывалось время от времени, и я зависала в клубах и на вечеринках. Откровенно одевалась, глотала экстази или пила алкоголь, отрывалась в компании с альфа-самцом, становилась грубой и наглой девкой. Я не понимала и до сих пор не понимаю, что со мной происходит. Только после того, как я познакомилась с Димой, я стала многое осознавать, Маша, – она судорожно вздохнула, сдерживая рвущийся наружу всхлип. И она зашептала дальше: – А он как раз увидел меня в «неправильном» образе. Повел себя, как рыцарь. Довез до дома, не приставал, забыл мои ужасные слова. И потом вел себя так, словно ничего и не было. Он меня этим всем поразил. И я стала к нему тянуться, потому что он теплый, очень теплый, умеющий согреть. Правда, Дима сказал, что не может встречаться со мной потому, что любит другую девушку. Я не знала даже, что это ты. И сказала: «Тогда, может быть, мы будем встречаться тайно? Просто постель и ничего больше». И… уломала его. Это так глупо, когда ты радуешься всем подачкам внимания любимого человека.

– Я знаю. – Вдруг вспомнился мне Никита. Я радовалась даже просто тому факту, что видела его вдалеке. – Я знаю, Оля. Но я всегда думала, что ты очень гордая. И такие отношения не для гордых людей. Я бы так не смогла, – призналась я, закусывая губу.

– Гордой… Гордость? Что значит гордость? – усмехнулась она, вытирая новую дорожку слез, а я делала вид, что не замечаю этого. – Ты знаешь, какой я гордой была раньше? Какой высокомерной, заносчивой? Меня не зря многие называли просто сукой. И они были правы. А потом… Иногда мне кажется, что жизнь постоянно чему-то учит меня. Словно я когда-то что-то неправильно совершила, а теперь расплачиваюсь за это. Когда умерла Инка, во мне что-то сломалось. Осталась только гордость. А когда я встретила Диму, ушла и гордость. Почему гордость – это так модно? Почему путают гордость с самоуважением? Если бы прежняя Оля услышала это, она не поверила своим ушам, – со смешком добавила девушка.

– А ты пробовала стать самой собою? – спросила я.

– А я и не хотела. Мама пыталась как-то отправить меня к психологу, но я наотрез отказывалась от него. И Денис отказывался от любой помощи, хотя Лера – ты ведь знаешь его мать? – за него переживала жутко. Внешне он смог оправиться и вновь стать самим собой уже к началу учебного года, но я точно знаю, что это было и

остается всего лишь маской. Ему пришлось сделать это. Чтобы выглядеть хорошо в глазах семьи, не беспокоить мать, не волновать отца, деда и всех своих друзей – он всегда о нас заботился. – Ее голос почти перестал дрожать. – То, что ты пробудила в нем какие-то чувства, – это чудо. Поэтому, пожалуйста, Маша, не оставляй его, ладно?

Я несмело кивнула, чувствуя, что она постепенно успокаивается. У людей столько всего произошло, а я волновалась о собственном благополучии и о своей взаимной любви, проклятая эгоистка. И еще так трусливо отказалась от любимого человека. Или это не трусость, а гордость? Или гордость – это и есть трусость?

– Инки больше нет, – продолжала Князева, – хотя она иногда мне сниться в своем красивом платье около какого-то озера. Мы разговариваем, смеемся даже. Мне снится, что мы то сестры, то братья, – грустно улыбнулась Оля, делясь со мной самым сокровенным, – я не видела этого, а чувствовала. И она говорит, что нужно жить дальше. И ты живи дальше. Не верю, что это говорю я, – она вдруг коротко рассмеялась. – И все-таки рядом с тобой и правда тепло – ты горячая такая, как огонь. А мы с Дэном все время мерзнем. И Димка горячий… Очень.

– Оля, – позвала я ее по имени. – Знаешь, ты должна быть собой. Быть собой – порой настоящее испытание.

– Это страшно.

– Ты должна перебороть этот страх, – уверенно сказала я. – Иначе все будет не так.

– Что мне нравится в тебе, так это то, что ты всегда остаешься собой. Сначала раздражало, теперь я за это тебя уважаю.

Я только улыбнулась. Кажется, Ольга пришла в себя.

– Что ж, я пойду. Спасибо, Маша.

– За что? Это я должна благодарить тебя. За то, что все рассказала. И еще… Прости, что так вышло из-за Димки. Он мне хороший друг и не больше, – сказала я на прощание Оле очень смущенно. Все как-то так глупо… – Тот поцелуй… Да, он был, но именно он расставил все точки над i. Я люблю Димку – как друга. И я хочу, чтобы он был счастлив. Кто, если не он, заслуживает этого? Мне кажется, вы друг другу подходите.

Оля отошла на пару шагов от меня, кивнула серьезно, словно принимая к сведению, и не произнесла больше ни слова – только негромкое «пока», когда уходила из квартиры, и неожиданное «береги себя», когда стала спускаться по лестнице. Я, молча проводив ее, заперла дверь. Наверное, мне стоило сказать, чтобы они обо всем рассказали Никите, но я подумала почему-то, что не имею права даже на советы – это только их дело, Олино и Димкино.

Но ее взгляд меня радовал: он перестал быть каким-то безнадежным и чужим, взглядом «правильной девочки», в котором нет-нет, но проглядывало что-то неуловимо хищное, и в нем пока еще очень слабо, но зажглись две звезды, излучающие такой же свет, как и искры глаз Димки. Только у него свет был импульсивным, резковатым, а у нее – мягким и женственно-приглушенным. Если Димка разглядит в Ольге Князевой что-то большее, чем просто девушку на ночь, то они и вправду будут отличной парой.

– Маша, это твоя новая подруга приходила? – спросила мама, выглядывая из своей комнаты. Там она живо обсуждала по телефону что-то «свадебное» с тетей Линой – мамой Насти.

– Ну-у-у, может быть, когда-нибудь мы и станем подругами, – туманно отозвалась я.

– Что-что? – не расслышала она.

– Да, подруга, – громко отозвалась я. – Мам, мне сейчас уйти надо срочно!

– Куда это еще? – неожиданно появился в прихожей братец – он по случаю собственной свадьбы и приближающегося медового месяца пошел в отпуск. Сначала я думала, что он, как и Настя, вчера он устроил себе мальчишник – по крайней мере, его не было ночью дома, а утром он пришел не выспавшийся, злобный и голодный, но, правда, трезвый как стекло. Однако на самом деле он был занят на работе.

– Надо мне! – не желала я посвящать во все старшего брата.

– Куда тебе все время надо? – рассердился он.

– Куда надо, туда надо, громила.

– Никуда ты не поедешь, – заявил Федька.

– И почему? – уперла я руки в боки.

– Тебе одной нельзя, – вдруг заявил он и, поняв, что что-то не то ляпнул, добавил шутливо, – ты людей распугиваешь.

Я только головой покачала и быстрым шагом направилась в свою комнату одеваться. В мозгах засела только одна-единственная тревожная противная мысль – найти Дэна и сказать ему «прости». И эта мысль громко тикала, как бомба замедленного действия, грозя в самом ближайшем будущем взорваться и убить идиотку Чипа.