За синим морем
Шрифт:
Ее работа — все давн и ап *.
Черной старушке немало дела
От зорьки до ночи, и в тишь и в грозу.
На этой работе и поседела,
Другие — вверху, а она — все внизу.
Так же, как лифт, и вся жизнь тут проходит,
Горе согнуло, как ветер лозу.
Кто-то и пьет, и живет, верховодит,
Другие — вверху, а она — все внизу.
В лифте обычай давно соблюдают,
К нему с малолетства мистер привык:
Лифтерша белая — шляпу
Черная — мистер угрюм, как бык.
Шляпу поглубже натянет на уши,
Топчется, будто стоит на огне,
Будто измучен припадком удушья.
В лифте с такими ехать и мне.
Их до десятка вошло в кабину.
Морды — как ростбиф, под ворсом шляп.
Черная нынче ведет машину,
Выше и выше, все ап да ап.
Все отвернулись от черной — белые
Топчутся, будто быки ошалелые.
Не горняки — им сюда нету хода,
Не бедняки — всё банкирской породы !
Нет, меня мать научила родная
С детства питать уваженье к другим:
Старших приветствовать, шапку снимая;
Там, где есть матери, — кланяться им.
Поцеловать натружённую руку
Белой ли, черной — нет разницы тут —
За материнскую горькую муку,
За материнскую нежность и труд.
Лишь, как одно исключенье на свете,
Не поклонился б я матери той,
Что народила таких вот, как эти, —
Сытых и хмурых от злобы слепой.
Топчутся в лифте озлобленно янки;
Шляпу средь них я снимаю один, —
Кланяюсь низко тебе, негритянка,
Кланяюсь низко, как матери сын,
За горечь улыбки, робкой и чистой,
За боль от мозолей честных твоих,
За сыновей, четырех коммунистов, —
И за линчеванных и за живых!
Как ее взор заблистал слезою!
И зашептались, меняя тон,
Гангстеры-мистеры между собою:
— Совет-Унион?
— Совет-Унион!
Лифт уже книзу шел в ту минуту.
Была негритянка счастья полна, —
И ей на миг показалось, будто
Все выше и выше летит она.
МАЯКОВСКИЙ ЗА ОКЕАНОМ
За крутыми волнами, за океаном,
Там, где солнце прячется в облаках,
Ходит он со мною спозаранок,
Руку мою держит в больших руках.
По мосту по Бруклинскому, по Бродвею,
Мимо небоскребов — стекло и сталь —
Он идет походкой широкой своею,
Теплый взгляд легко устремляя вдаль.
Любят его в черном Гарлеме негритята,
За версту улыбку его узнают,
В гости приглашают рабочие ребята —
Кочегары, грузчики, рабочий люд.
Он беседу братскую с ними заводит,
Чтоб легче правду людям найти.
Он
Чтобы, как маяк, светило в пути.
И в Нью-Йорке душном клевета открыто
Злобою исходит среди бела дня,
И угрюмо хмурятся банкиры Уолл-стрита,
Золото в черных мешках схороня.
Кажется, на улицах ветер московский —
Гневом пролетариев асфальт накален.. .
— Здравствуйте, учитель!
— Здравствуй, Маяковский! —
Машет ему рук трудовых миллион.
Там, за океаном, он речью вещей
Веру пробуждает в сердце простом.
Слово его каждое молнией блещет,
Каждый шаг — свободы весенний гром!
ХЛЕБ
Я видел хлеб, что мистеры едят,
Когда в салуне пьяные сидят.
Был хлеб тот пресен, бел и невесом.
Лишенный вкуса, он, в ладонях сжатый,
Казался лишь комком бездушным ваты,
И аромата не отыщешь в нем.
Нет в хлебе том ни запахов пшеницы,
Ни рос ночных, тяжелых, будто медь,
Нет цвета зорь вечерних, что ложится
На колоски, чтоб радугой гореть.
К зерну пренебреженье кто поймет?
Иссушено, как существо живое.
Хлеб страшен мистерам: под белизною
Кровь запеклась и проступает пот.
Ведь хлеб выхаживал на ферме раб
Трудом бессонным, горькою любовью,
За каждый грамм расплачиваясь кровью,
Он сам давно от голода ослаб.
И вот ив хлеба вытравили пот,
Кровь честную и солнца светлый мед,
И ветра вздох, на вздох людей похожий,
Чтоб мистеров жующих не тревожить.
И, ненасытные, окутанные дымом,
Они сидят и дремлют на рассвете,
А хлеб уликой зла неумолимой
Лежит — неправды яростной свидетель.
ПШЕНИЦА
НА АМЕРИКАНСКОМ ПОЛЕ
Ты растешь и желтеешь,
Колосья лениво качая,
Там, где узкими акрами
Стиснута ширь полевая.
Есть на свете страна,
Где богатые нивы бескрайны.
Без полосок и меж
Разлился океан урожайный.
Ты растешь и желтеешь,
А фермер, что гнет свою спину,
Все дрожит над тобой,
Чтоб зимой с голодухи не сгинуть.
Есть на свете страна,
Где иные раздолья и реки,
Где в колхозных амбарах
Зерно заполняет сусеки.
Ты растешь и желтеешь,
Потом, как в прожорливый кратер,
Миллиардами зерен
Идешь ты в чужой элеватор.
Высыпают тебя
В океан по велению босса,