За синим морем
Шрифт:
Слепла ночь в огнях над гулкой бездной,
Черной эстакадой отгремев.
Золото рождало торг бесчестный,
А из пота выковался гнев.
.золото переплавлялось в муки
В том краю бесправья и тоски.
Но оружье гнева брали в р^ки
Тимменсийских копей горняки.
КРАСНАЯ МОЛНИЯ
Старики высокие, безмолвные,
Кругом шли — так, что дрожал вигвам,
Танец назывался „красномолнией",—
Только б загреметь
Вот и гром ударил — бубны грянули,
И ножи заискрились во мгле,
Точно молньи в напряженьи прянули,
Потекли пожаром по земле.
Может, им в банкирской той империи
Вспомнилась давнишняя беда,
Как горели и трещали прерии,
Как рыдали матери тогда?
Вспомнилось, быть может, — за долинами,
Как далекий и проклятый сон,
Что они стоят пред карабинами
И пред сталью марки Смит-Вессон!
И покрыта пеплом вся околица,
Тяжко бьют мортиры сквозь пургу,
И судьба их горьким горем колется,
Кровь на белом искрится снегу.
Ну, а коль иначе : за туманами —
В их воображеньи — та страна,
Где, горя знаменами багряными,
Площадь, как цветами, убрана? . .
И земля навеки овесеннена,
И сияет солнце горячо.
Черные и белые там к Ленину
С желтыми идут — к плечу плечо.
И они — свободой, счастьем полные,
Сталинские гости — тоже там...
Танец назывался красномолнией, —
Только б загреметь еще громам!
Мне пришлось в индейском быть вигваме
Мне пришлось в индейском быть вигваме
В Кордильерах, в северном краю.
Звезды спали в темносиней раме,
Вечер вел мелодию свою.
Били парни в бубны неуёмно,
Над костром взметались языки,
И плели — бесправны и бездомны —
Нить воспоминаний старики:
Что для старых нету, мол, работы,
Отняты последние права.
И земля — полита кровью, потом —
Возле них стояла, как вдова.
И не стрелы, мокасины, кони
В том краю привиделися мне, —
Годы вопиющих беззаконий
Заревами вспыхнули в огне.
Бубны били в тишине полночной,
Над костром взметался столб огня.
Чтоб надежды отыскать источник,
Старики глядели на меня.
Бейся, гнев, о берега Аляски,
Жгучий, заполняй индейский двор, —
Словно волны бурной Атабаски,
Как вершины Кордильерских гор!
Я о них прочел не у Майн-Рида
Я о них прочел не у Майн-Рида,
Не в слащавых Купера томах —
Нет! Я вековую их обиду
Собирал в долинах и горах!
Жили
Хлеб для них — леса и дикий зверь.
Как затравленные звери, сами
Гибнут меж скалистых гор теперь.
На своей земле — а уж не дома,
Их поля — да урожай чужой.
Под ярмом родная Оклахома,
Атабаска гневно бьет волной.
Шум косматых кедров все свирепей,
И к свободе рвутся издавна
Долларом закованные в цепи
Смелые индейцев племена.
ПЕСНЯ ЗВЕРОБОЯ
Я сам набью лириц и сам
Свезу их в Джеспер торгашам,
На пункт пушной свезу.
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
А шкуры в Джеспере в ночи
Оценят парни-ловкачи,
Три доллара дадут.
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
Муки куплю я, порох, нож, —
Без них никак не проживешь.
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
А в этом Джеспере в ночи
Задаром взяли ловкачи
Товар отменный мой.
Индеец, помни: порох наш,
И карабин, и патронташ,
Ступай себе домой!
Ну, как поверить их словам?
Холодный ждет меня вигвам,
Ребят голодных рой:
К ним, пташкам бедненьким моим,
Лесами, степью поспешим,
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!..
И там, средь гор и средь зарниц,
Перед бедой не лягу ниц —
Друзей моих сочти!
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
ТАНЕЦ
В вихре танца неслась индианка,
В алых бусах из ягод, легка,
В „резервейшен" * на узкой полянке,
Где нужда, и полынь, и тоска.
Две руки, как лучи, озаряли
В темносмуглом загаре лицо.
Две косы по плечам ниспадали,
В смоляное свиваясь кольцо.
Звон бубенчиков трепетно-дальний,
Дым костра, отлетавший на юг,
Взор твой синий, глубокий, печальный
Растревожили душу мою.
Вспомнил я Украины чудесной
Зори алые, шум тополей,
Хороводные девичьи песни,
Пляски родины милой моей,
Как на зорьке за лесом, за долом
Сто баянов гремят, точно гром,
И земля ходит в танце веселом,
С ними — в щедрости, в братстве своем.
А тебя окружают туристы,
Дамы смотрят с улыбкой кривой,
Для кого же твой танец искристый
Тут, в бесхлебье, в нужде вековой?!
И зачем твои очи искрятся,
Мечут звезды в горячей мольбе?
Чтобы мордам бычачьим смеяться