За сроком давности
Шрифт:
— Как это пропал?
— Вот так. Пропал и все. Бедная гимнастка провалила выступление, что, впрочем, нашим тоже было на руку. Прогрессивная пресса осталась без сенсации, а пара товарищей из органов получила выговоры за плохую подготовку торжеств. А наш Казанова всплыл через два года. Только звали его уже не Эдуард, а Симон. Брат Симон. Его и сейчас так зовут.
— Так он что же?.. — Ирина недоуменно посмотрела на Клавдию.
— Да, принял постриг. Монах Троице-Сергиевой лавры.
— И до сих пор?
— Да. Вот, посмотри на его фото, ты же хотела на него
Ирина сначала даже не поверила своим глазам. Со снимка на нее глядел маленький, худой, лопоухий и конопатый мужчинка. Такой плюгавенький, даже комичный, что, увидев его на улице, Калашникова постаралась бы сдержать улыбку, чтобы не обидеть его.
— Ну, каков красавец? — Дежкина с интересом наблюдала за Ириной.
— Это что, шутка? — Калашникова повертела снимок в руках. — А это точно он?
— Фотография сделана как раз в восьмидесятом году, летом.
— Неужели этот недомерок мог заставить стольких женщин потерять голову?
— Не знаю, мог, наверно, — сказала Клавдия, еще раз глянув на снимок. — Меня больше волнует, мог ли он убить двух человек и закопать их в могиле Бербрайера, а амурные его дела меня не волнуют.
— Но все же… — Калашникова смущенно опустила голову. — Должно же в нем быть что-то…
— Итак, у нас есть четверо. Двое из них — наши пациенты, как сказал бы старик Аристов. Как думаешь, кто?
— Ну, я ставлю на Василюка и… — Ирина задумалась на секунду. — И на этого филолога, Мамина.
— Начнем с того, что здесь не ипподром. А потом, почему именно Мамин? Ладно, я понимаю, Василюк — сидел, убит в том году, когда надгробие поломали. Тоже, кстати, немаловажный факт. А Мамин почему? Я, например, больше склоняюсь в сторону работяги. Или, в крайнем случае, этого плейбойчика.
— Нет, вряд ли. Вальдберг же из культурной семьи, потом, он явный ловелас, а такие не способны на убийство. Ну, работягу еще можно заподозрить, да и то с натяжкой.
— Однако Мамин тоже из культурной семьи. Больше того, кандидат наук. А потом ты не забывай, что этот Эдуардик на кладбище устроился почти сразу после психушки, так что запросто мог. Я, дескать, псих…
— Ну хорошо, допустим, — взволнованно проговорила Калашникова. — Но не мог же он из Сергиева Посада приехать сюда и поджечь квартиру Шилкиной. Он бы вообще не узнал, что трупы нашли.
— А Мамин, который спился до животного состояния, вряд ли вообще помнит, что было двадцать лет назад.
— Может, не помнит, а может, как раз и… — но договорить Калашникова не успела, потому что распахнулась дверь и в кабинет ввалились сразу трое — Игорь, Левинсон и сам прокурор.
— Та-ак, меня повышают, да? — Клавдия удивленно глядела на вошедших. — Или нет, скорее, увольняют.
— Не угадала. — Владимир Иванович медленно подошел к столу Дежкиной и торжественно положил перед ней толстую картонную папку.
— Что это? — поинтересовалась Дежкина, с интересом рассматривая выцветшие чернильные печати на папке.
— Это, Клавочка, Корытов, — заявил Левинсон из-за плеча Клавдии. — Корытов Антон Егорыч. Тот самый.
— Дело мы в архиве нашли. — Владимир Иванович хлопнул
— Какое время? Время до чего? — не поняла Дежкина. — Пусть тот и берет, кто вел. Или уже на пенсии?
— Нет, не на пенсии. — Главный загадочно улыбнулся.
— Ну и кто же это?
— Ты, милочка. Ты.
— Как это? — Дежкина потянула за тесемку и раскрыла папку. И с первой же страницы на нее глянул маленькими злыми глазами сорокалетний мужик со шрамом на правой щеке.
— Да-да… — тихо пробормотала Клавдия. — Маленький, рыжий, прихрамывает, сидел… Ну здравствуй, Шрам…
Двадцать лет назад… Боже, как же давно это происходило, целых двадцать лет назад. Ленки тогда еще не было, а Макс не умел даже говорить. Клавдия аккуратно перелистывала пожелтевшие страницы дела и с каждой страницей словно возвращалась назад, в свою молодость.
Это было одно из ее первых дел. Вернее, она тогда считалась только стажером, как сейчас Калашникова. Убили троих человек — мужа, жену и старуху, мать жены. Убили страшно, зверски. Из дома ничего почти не пропало. Сестра жены не обнаружила только нескольких бутылок с импортными винами, золотых украшений и, как ни странно, железной коробки из-под крупы. Раньше такие коробки с надписями «крупа», «сахар», «мука», «манка», «чай» у каждой хозяйки были.
— Господи, сколько лет, сколько лет, — тихо шептала Клавдия, передавая Калашниковой страницу за страницей, протокол за протоколом, фотографию за фотографией.
— Так это Корытов их убил? — Ирина с интересом читала бумажку за бумажкой, чувствуя себя уже не следователем, а посетителем музея.
— Двадцать лет назад я не сомневалась. — Клавдия достала протокол осмотра места преступления. — Вот: «На дверных ручках, на столе, на оконном стекле обнаружены множественные отпечатки пальцев». Эти пальчики потом по картотеке всплыли. Шраму они принадлежали. А он тогда известной был личностью в Москве.
— Бандит?
— Вор в законе. Тогда это звучало почти как народный артист или председатель горкома партии. Это сейчас их даже шпана ни во что не ставит, а тогда с ними даже милиция считалась. Они уже сами и не ходили на дела, а жили за счет других бандитов. Им на блюдце деньги приносили.
— А зачем же он тогда на убийство пошел? Он что, не мог другим приказать? — Ирина одну за другой просматривала фотографии лежащей на полу женщины, мужчины с пробитым черепом, старухи в луже крови.
— А в этом вся хитрость. — Клавдия улыбнулась. — Мы тогда дело с трудом раскрутили. Помнишь, коробка пропала из-под крупы?
— Да. Ну и что в ней было?
— Мы до этого еще доберемся. Я сама долго голову ломала — что же в ней такое было? Сами бы мы ее пропажу не заметили. А потом мне в голову пришла одна любопытная мысль. Даже не мысль, а вопрос — а как же сестре жены удалось заметить исчезновение коробки? Причем почти сразу. Сначала про шкатулку с кольцами сказала, а потом сразу пошла на кухню, покрутилась маленько и про эту коробку заявила.