За сроком давности
Шрифт:
Дмитрий Петрович долго разглядывал снимок. Вынул очки из стола, нацепил на нос.
— Ну, пожалуй, этот очень похож на дядю Гену. — Он ткнул пальцем в Василюка.
— А рядом с ним кто? — спросила Дежкина. — На кого похож?
— Не знаю. Тут плохо видно. — Он резко протянул фотографию Клавдии.
— Так не знаете или плохо видно? — Дежкина строго посмотрела на него.
— У меня зрение, знаете ли, не очень… — буркнул он, насупившись. — А вы кого вообще подозреваете?
— А мы всех подозреваем. — Клавдия спрятала фотографию
— Симона, — поправил Мамин.
— Эдуарда Артуровича, — повторила Дежкина. — И этого человека, очень похожего на дядю Гену. Сейчас ведь ни в чем нельзя быть уверенным, правда? Человек, очень похожий на Вальдберга, — не обязательно Вальдберг. Человек, очень похожий на кандидата наук, — не обязательно кандидат наук. Вон, даже на генерального прокурора кто-то очень похож оказался. То ли он, то ли не он. Так что давайте не будем играть в кошки-мышки. — Клавдия протянула ему несколько фотографий Шрама. — А этот человек на кого похож?
— Этот? — Мамин взял фотографии и принялся рассматривать. — Это Корыто. Он к Генке ходил несколько раз. Какие-то у него с ним дела были.
— Какие дела? Не могли бы уточнить?
— Не мог бы. Я в чужие дела не лезу. — Мамин швырнул снимки на стол. — Вообще он гад был, этот Корыто.
— Почему? — спросила Ирина, собрав снимки. — Почему гад?
— Ну гад и все. — Мамин надулся. — Я не хочу об этом говорить.
— Как это не хотите? — Клавдия заметила, как Мамин комкает руками покрывало на кровати. — У него что, на лбу было написано: «Я гад»?
— Ничего у него не было написано. — Мамин опустил голову. — Он Машку Шилкину того…
— Что «того»? Говорите громче. Он ее что, изнасиловал?
— Ну не так чтобы… Ну, в общем, пьянка у нас была. Посидели, шашлычок пожарили, выпили. Ну все как у людей. А этот Корыто все Машке подливал и подливал. Она окосела совсем к вечеру. Он ее тогда в охапку и потянул в сарай. Она вообще как кукла была, ни черта не соображала. Через десять минут возвращается, пояс застегивает. И спрашивает так нахально: «Кто еще хочет? Я сегодня угощаю!» И смеется, падла. Мне предлагал, подарок, мол, в день рождения. Я отказался, конечно. А Жорик Блондин, тоже чмо порядочное, стопарь гакнул и прям вприпрыжку.
— Что за Жорик Блондин? — Клавдия и Ирина переглянулись.
— А кто его знает… — Мамин неподвижно сидел на койке и разглядывал свои драные тапки. — Я его больше не видел ни разу. Он с Корытом, кажется, и приплелся.
— А кто еще был?
— Да все наши были. Я, Симон, то есть Эдик, Маша Шилкина, дядя Гена, Колян и этих двое.
— А как выглядел этот Жорик Блондин? — спросила Калашникова, стараясь скрыть волнение. — Это фамилия его, Блондин?
— Погонялово. — Мамин ухмыльнулся. — В смысле кличка. Нормально он выглядел. Длинный, худой, как аист, белобрысый. Такой весь, как на шарнирах. И татуировка на лопатке — голова леопарда, а внизу буквы какие-то.
— Какие
— Да не помню я! — взорвался вдруг мужчина. — Ничего я не помню. И вспоминать не хочу… Извините. — Взяв себя в руки, он сел на место. — Не помню, какие буквы. Латинские. Я его спросил, что это обозначает, а он лыбится и говорит: «Военная тайна».
— А когда это было? В каком году? Или тоже не помните?
— Почему, помню. — Мамин пожал плечами. — Очень даже хорошо помню. Второго ноября семьдесят девятого года.
— Когда? — Ирина чуть не грохнулась с табуретки от неожиданности.
— Я же сказал — второго ноября семьдесят девятого года.
— Скажите, Дмитрий Петрович, а почему вы так точно запомнили этот день? Он что, какой-то особенный? — спросила Клавдия.
— Очень просто. — Мамин посмотрел на нее уставшими глазами — Я тогда выставлял. Второго ноября — день рождения отца. Я каждый год его отмечаю. А в том году ему шестьдесят должно было исполниться. Поэтому и запомнил.
— Скажите, а в каких отношениях были Мария Шилкина и Вальдберг? Тот, который теперь брат Симон.
— А при чем тут отношения Эдика и Маши? — Мамин снова вскочил с кровати. — Я им свечку не держал.
— Значит, были? — Клавдия посмотрела на часы. — Простите, но мы уже на электричку опаздываем, нам еще до самой Москвы трястись.
— Всего хорошего! — бросил он через плечо. — Скатертью дорожка.
— Ну что ж, спасибо. — Клавдия улыбнулась. — Вы нам очень помогли. Вы даже сами не представляете, как вы нам помогли.
— Да пошли вы!.. — И Мамин с грохотом захлопнул дверь.
— Клавдия Васильевна! Брать, пока не ушел. Я еще утром говорила…
Ирина с Клавдией бежали по тропинке к станции, то и дело рискуя в темноте налететь на столб или грохнуться в какую-нибудь яму.
— Может, останемся? Пойдем прямо сейчас в местное отделение и прикажем арестовать?
— Ага, да. И попросим пустить нас переночевать с ним вместе в камере, да? — Клавдия с разбегу влетела в лужу. — И потом, кого арестовать?
— Монаха этого, конечно.
Они влетели на перрон в самый последний момент. Двери электрички захлопнулись прямо за спиной Дежкиной.
— Разве не ясно, это же он убил. — Ирина устало плюхнулась на лавку.
— А я как раз думаю, что это Мамин. — Клавдия устало присела на лавку рядом.
— Да вы что? — Ирина недоуменно посмотрела на нее. — Клавдия Васильевна, это же ясно как божий день. Роман между ним и Шилкиной был? Был. Он тогда только-только из психушки вышел? Вышел. Приревновать мог? Мог. Они ведь с Василюком ту могилу закапывали. И когда эти двое его женщину поимели, он их просто взял и грохнул. Он сказал, что не знает Шрама, когда вы ему снимок показали. А разве он забыл бы его после того, что случилось? Значит, соврал. Убил их обоих, в яму закопал и…