За строкой приговора…
Шрифт:
— Что так?
— Да так, воры не требуются.
— Почему же он вор? Был вор, да весь вышел. Работать хочет.
— Знаю это «работать хочет». Был один такой. Тоже «работать хотел», а потом «сработал» пятьсот рублей — и поминай как звали.
«Эх, Володя, Володя, — думала бессонными ночами мать, — горе ты моё горькое! Хоть бы Николай Ахметович поскорей приехал. Душевный человек. Придумал бы что-нибудь».
Приподнимаясь на локте в постели, смотрела на спящего сына. «Спит-то как неспокойно! Ворочается, бормочет. Нелегко ему. Ох
Но товарищи нашлись.
Однажды, когда уставший и раздражённый Владимир под вечер вернулся домой, мать весело сказала:
— А тебя здесь дружок дожидается! Мы уж с ним говорили, говорили…
За столом, покрытым в честь гостя старой ковровой скатертью, пахнущей нафталином, сидел Колька.
Владимир нехорошо улыбнулся.
— Здорово, орёл сизокрылый!
А когда мать вышла похлопотать по хозяйству, лёг грудью на стол и, смотря вверх, в побелевшее Колькино лицо, спросил:
— Дорезать пришёл?
Колька отшатнулся.
— Что ты, что ты! Тты не думай… В поезде без меня было…
— Только подсказал?
Колька насторожённо следил за руками Сысоева: полезет в карман или нет? Руки Сысоева то сжимались в кулаки, то разжимались. Но вот Владимир перевёл дыхание и, откинув голову, закурил. Пронесло!
— Ппсих! — сказал Колька с облегчением и засмеялся. — Настоящий псих. Пришёл как к другу, а он… Характер у тебя!
— Какой есть.
— Ну будет ттебе. Как рработается?
— Не работаю.
— Ппочему?
— Некогда. Отдыхаю, загораю… Понял?
— Ппонял, чего не понять, — опять встревожился Колька и заёрзал на стуле. — А то мать говорила…
— Что говорила?
— Да так, нничего, — ушёл он от ответа. — Я вот в Винницу податься думаю. Ссашка там. Пришёл ппопрощаться.
— Что же, давай прощаться. Целоваться будем или как?
В комнату вошла мать с двумя мисками. В одной были солёные огурцы, а в другой — картошка «в мундирах».
— Чего не угощаешь приятеля, Володя?
— Спешит он.
— Ничего, ничего, успеет. Кушайте, Коля.
Она поставила на стол тарелки, миски, нарезала хлеб.
— За чекушкой сходить?
Колька ухмыльнулся и вытащил из кармана поллитра водки.
— Выпьем ппо маленькой.
— Выпьем. Значит, говоришь, одна дорожка?
Колька удивлённо на него посмотрел: он ничего подобного не говорил…
Теперь Рыжий почти каждый вечер приходил к Сысоевым. Он участливо расспрашивал про дела, сочувственно ругал работников отдела кадров, а потом ставил на стол бутылку.
Пили много.
Мать со страхом наблюдала за хмельным сыном. «Отец! Вылитый отец! Поскорей бы уж приезжал Николай Ахметович, поскорей бы. Может, тогда все образуется. Помоги, господи!»
Но Нуриманов не приезжал. На работу Владимира по-прежнему не брали. От ежедневного пьянства под глазами сына набрякли мешки. Суровый и чужой стал, не подступишься.
«Дело
Она нашла в деле обвинительное заключение. В глаза бросилась фраза: «В течение трех месяцев Сысоев безуспешно пытался устроиться на работу».
Постановление о возбуждении уголовного дела, постановление о привлечении в качестве обвиняемого, протоколы допросов и письмо, адресованное матери:
«Дорогая мамочка! Пишет тебе твой сын Володя. Пишу из исправительно-трудовой колонии. Но ты не расстраивайся. Был вором, но больше не буду. С воровской жизнью покончено. Не думай, что я без специальности. Я столяр. Здесь научили. Пиши мне письма прямо сюда. Поклонись от меня Николаю Ахметовичу и всем знакомым. Как живёшь? Нужны ли деньги? Я уже начал зарабатывать, но вот не знаю, можно ли пересылать деньги домой или нет. Спрошу у начальства. Ребята здесь есть неплохие. Тоже бывшие воры. А некоторые и сейчас ещё воры. Но многие, как и я, тоже уже всякие разные специальности имеют. Обо мне не плачь и не беспокойся. Целую тебя много раз. Володя».
Да, заседателей с этим делом нужно будет познакомить заранее.
В КПЗ — камере предварительного заключения Владимир сидел вторую неделю.
Милиционеры относились к Сысоеву хорошо: смирный, распорядка не нарушает.
Принося обед, один из дежурных, светловолосый и медлительный Семёнов, обычно присаживался к нему на нары, свёртывал козью ножку и в знак своего благоволения протягивал кисет с махоркой.
— Закуривай, парень. И чего ты влез в это дело — не пойму. Специальность получил, женился бы, работал… А то пьяного обирать с дружком надумал. Дружок-то скрылся?
— Скрылся.
— Ну вот, а ты в тюрьму пойдёшь. Чего хорошего?
— Везде люди, — заученно и вяло отвечал Владимир.
— Оно конечно. Только какие люди! Вот в чем вопрос. Мать есть?
— Есть.
— Та самая старушка, что передачи носит?
— Она.
— Вот видишь как. И тебе кисло, и мать слезы льёт. Вторая судимость. Рецидив.
Эти разговоры уже не волновали Владимира. Самое страшное осталось позади. Оно пришло в ту минуту, когда он решил про себя: к честной жизни возврата нет. Судьба.
Потом к Сысоеву пришёл адвокат, длинный худой старик.
— Ну, что скажете, молодой человек?
— Ничего не скажу. Никакой защиты мне не надо.
— Как же так? Матушка ваша просила меня дело вести. Я за него взялся, надеюсь облегчить вашу участь, а вы отказываетесь.
Владимир рассеянно думал: «Вот адвоката наняла. А к чему? Теперь откажешься — казниться будет…»
— Так как решим, молодой человек?
— Ладно, защищайте. Только рассказывать мне не о чем. Все в деле записано.