За тайнами Плутона
Шрифт:
Осенью 1898 года Обручев возвращался в Петербург уже на поезде. Восточно-Сибирская партия полностью завершила свои полевые работы. Надо было заканчивать разборку геологических коллекций — забайкальских и китайских, надо было готовить к печати дневники путешествия по Центральной Азии…
«Петербургский период» длился три года. Обручев побывал в Вене, наконец-то лично познакомился с Зюссом. В 1899 году принимал участие в работе VII Международного географического конгресса, а год спустя — в работе VIII Международного геологического конгресса. Вышли в свет два тома его «Дневников», удостоенные Золотой медали Русского географического общества.
Весной 1901 года Владимир Афанасьевич получил неожиданное предложение — возглавить кафедру геологии и стать деканом горного отделения, которое создавалось в только что распахнувшем двери Томском технологическом институте.
Дважды уже предлагали ему перейти на преподавательскую работу — в Москве, в Петербурге, но он отказывался.
«К преподавательской деятельности у меня большой склонности не было и возникало опасение, что профессура сильно затруднит мою исследовательскую работу, которая составляла
Жена согласилась ехать в Сибирь… В отношении ученья сыновей, о котором уже приходилось думать, я узнал с удовольствием, что в Томске имелось реальное училище, так что не было необходимости отдавать детей в классическую гимназию, к которой я по личному опыту питал отвращение. Обдумав все «за» и «против», я дал свое согласие».
Как он мог не дать согласия, когда и горное отделение, и кафедра геологии должны были стать первыми в Сибири! Но…
Обручев, уже всемирно известный ученый, не имел до сих пор никаких ученых званий, кроме единственного — геолог. И это самое «но» чуть было не возникло.
«Всеподданнейший доклад Министра Народного Просвещения.
ИЗЛОЖЕНИЕ ДЕЛА. Попечитель Западно-Сибирского учебного округа, согласно постановлению Совета Томского технологического института… ходатайствует о назначении состоящего при Главном Горном управлении горного инженера, Надворного Советника Обручева и т. д. ординарного профессора по кафедре геологии названного Института.
ЗАКОН. На основании ст. 8… Положения о Томском Технологическом Институте на кафедры по предметам, для которых установлены ученые университетские степени, назначаются лица, имеющие ученую степень доктора.
СООБРАЖЕНИЯ. В силу сего закона горный инженер Обручев не может быть назначен профессором геологии в названный Институт. Усматривая, однако, что по отзыву специалистов о научных работах Обручева он является выдающимся геологом, знатоком Сибири и вообще Азии в геологическом и географическом отношениях и что благодаря его трудам, главным образом, и изучена геология Сибири, я находил бы возможным назначить горного инженера Обручева и. д. ординарного профессора по кафедре геологии…
ИСПРАШИВАЕТСЯ. Не благоугодно ли будет ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ
ВЕЛИЧЕСТВУ ВЫСОЧАЙШЕ повелеть исполнить как предложено.
Его императорскому величеству было, к счастью, благоугодно. В сентябре 1901 года в Томском технологическом институте появился новый и. д. ординарного профессора. Поясним — таинственное «и. д.» в переводе с канцелярского означает «исправляющий должность»…
Всего-навсего семь десятков горных инженеров насчитывалось к этому времени в Сибири. Бывая на рудниках, приисках, Обручев видел, насколько неграмотно велись зачастую работы. Разведкой новых месторождений, по существу, никто и не занимался.
Трудные задачи стояли перед деканом горного отделения. Все приходилось начинать действительно с нуля. Владимир Афанасьевич участвовал в разработке проекта здания, в котором должно было разместиться горное отделение. По его инициативе началось создание музеев — горного и отдельно геолого-минералогическо-палеонтологического, который, как писал Обручев, «явится первым в своем роде во всей Азиатской России».
Чуть ли не впервые в России в Томском технологическом институте была введена узкая специализация на старших курсах. На горном отделении: горная (рудничная), металлургическая, маркшейдерская и по предложению Обручева разведочно-геологическая.
Перед последним курсом учебная программа предусматривала геологическую практику. Кажется, тоже впервые в России. Практика проводилась в районе знаменитых Красноярских Столбов. Студенты, разделившись по парам, проводили самостоятельные маршруты и составляли геологическую карту района.
В качестве дипломной работы студенты-геологи должны были выполнить петрографическое описание коллекции горных пород определенного типа или района, или провести разведку какого-либо месторождения полезных ископаемых.
Для наглядности обучения Владимир Афанасьевич лично изготовил и раскрасил пять с половиной тысяч (!) диапозитивов, которые демонстрировались во время лекций с помощью «волшебного фонаря». Сам Обручев читал физическую геологию, петрографию, геологию рудных месторождений. Впервые ввел он в программу обучения курс «Полевая геология».
«Необходимым условием успешной работы геолога в поле, помимо его личных качеств как исследователя, является соответствующее снаряжение — прочное, удобное и полное…»
Сегодня, может быть, даже наивными кажутся некоторые строки вводной части курса:
«Геологический молоток является самым необходимым орудием геолога. Наиболее употребителен и практичен следующий фасон: один конец головки молотка тупой, другой заострен клином…
Наиболее удобен формат записных книжек: 9 или 10 см ширины, 12–13 см длины и 1 см толщины…»
Но ведь все это — и оптимальную форму геологического молотка, и наиболее удобные размеры полевого дневника или мешочков для геологических образцов — все это установил патриарх советских геологов Владимир Афанасьевич Обручев.
«Весь его богатейший полевой опыт, — пишет биограф, геолог по профессии, — был обобщен и изложен в виде курса «Полевой геологии» — обширного свода правил и приемов работы в пустыне, тайге и горах, осмотра, измерения и зарисовки обнажений, классификации палеонтологических находок и т. д. Сегодня редко кто из сотен тысяч геологов страны знает, что большинство этих приемов внедрил в практику Обручев. Не все их он изобрел, не все придумал, но первым обобщил и классифицировал, выделил как самостоятельную область геологических работ и стал им
За всеми этими учебными делами, за административными хлопотами не так-то легко было выбраться в поле самому. Но все-таки он трижды побывал в Пограничной Джунгарии — в 1905, 1906 и 1909 годах.
Еще Зюсс при первой их встрече обратил внимание Обручева на Джунгарию:
«Вот область Центральной Азии, о строении которой ничего не известно. На карте здесь нанесены горные цепи, но принадлежат ли они еще Алтаю или относятся уже к системе Тянь-шаня — никто не может сказать определенно. Здесь эти две огромные горные системы соприкасаются. Сюда следовало бы послать русскую экспедицию. Ведь эта местность так близка к вашей границе с Китаем, что туда нетрудно попасть».
Некоторые трудности были, но русским консулом в Джунгарии оказался, к счастью, бывший переводчик русского консульства в Кульдже, хорошо знакомый Обручеву. Разрешение китайских властей было получено, помощь в организации экспедиции — обещана.
Три полевых сезона провел Владимир Афанасьевич в Джунгарии. В первом путешествии с ним работал старший сын Владимир, в двух последних — любимый ученик Михаил Антонович Усов. Сын Сергей принимал участие во всех трех экспедициях, а проводниками неизменно были Гайса Мусин Мухарямов и его сын Абу-Бекир.
За три полевых сезона Обручев оконтурил и многократно пересек всю Джунгарию. Были открыты месторождения нефти, угля, золота, жилы особой разновидности самородного асфальта, который позже назван в честь Владимира Афанасьевича — «обручевитом».
Еще об одном удивительном, в своем роде уникальном открытии рассказывает сам Обручев:
ЭОЛОВЫЙ ГОРОД
…Мы долго шли по равнине южного подножия Харасырхэ, составляющей длинный и полого понижающийся пьедестал этого небольшого хребта, сложенный из пролювия, вынесенного временными потоками из гор. Такие наклонные равнины, окружающие со всех сторон изолированные горные гряды или примыкающие с одной стороны к длинным хребтам, монголы называют «бэль» (…).
Этот длинный спуск привел наконец к широкой долине с крупными кустами и солончаковыми впадинами, в которых весной, очевидно, скоплялась вода. Миновав ее, мы начали подниматься на цепь Хара-арат; она параллельна Хара-сырхэ, но длиннее ее и тянется от р. Дям до р. Кобук. Это плоские скалистые горки и холмы с котловинами и долинами в промежутках между отдельными грядами и группами, с очень скудной растительностью и большим развитием черного лака пустыни. Мы долго шли по извилистой тропе на юго-запад, пересекая горы наискось, и только к закату вышли из них в местность совершенно другого характера. Она была сложена из песчаников и глин, но не таких пестрых, как юрские отложения, а желтоватых, розоватых и зеленоватых, лежавших горизонтально и расчлененных оврагами и ложбинами, похожими на улицы и переулки, на отдельные холмы с крутыми или отвесными боками, напоминавшими здания — дома, башни, столбы, отдельные стены в 3–4 м высоты. Мы ехали по этим улицам и переулкам, и нам казалось, что мы очутились среди развалин большого города. На стенах видны были как бы карнизы, и нередко в них торчали шарообразные камни, похожие на ядра, застрявшие при бомбардировке. Я вспомнил, что в старых стенах г. Ревеля [3] видел подобные ядра. Но некогда было останавливаться, чтобы изучать свиту этих пород и формы выветриванья. Солнце уже село, а, по словам Гайсы, до воды и корма было еще далеко.
3
Ныне город Таллин.
Уже смеркалось, когда мы вышли из этих развалин в большую впадину, по которой были разбросаны большие бугры с кустами тамариска, очевидно, солончак. Здесь в сумерки среди бугров Гайса потерял дорогу, и пришлось ночевать без воды и корма. Развьючили ишаков, но не отпустили ни их, ни лошадей. Вода для людей у нас была с собой; мы сварили чай, но палатки не разбивали и улеглись, не раздеваясь, между вьюками. Ночь была теплая и прошла спокойно. Чуть свет все были на ногах и пошли дальше. Скоро вышли из бугров на ровную голую площадь, которая весной была залита водой, судя по вязкости почвы, но через нее шла протоптанная тропинка. Если бы мы ночью пошли дальше без дороги, мы бы попали на топкие места и намучились с ишаками, которые вязли бы на каждом шагу.
За этой площадью началась густая растительность по долине р. Дям — высокая трава, кусты, рощи тополей. Долина имела больше километра в ширину и на западе была ограничена довольно высоким обрывом розоватого цвета, разрезанным крутыми оврагами и рытвинами. Под этим обрывом, по словам Гайсы, было русло реки; но он повел нас к одной из рощ на восточной окраине долины, где знал колодец. Это было удобно и для меня, так как с востока долину ограничивало продолжение тех «развалин», которые мы прошли в сумерки и не успели осмотреть. В роще мы нашли колодец, развьючились, поставили палатки. Но когда достали воду, она оказалась очень мутной, солоноватой и с сильным запахом тухлых яиц, то есть сероводорода.
Наши животные, ночевавшие без водопоя после длинного перехода, воду эту пили очень неохотно и мало. На дне колодца осталась густая вонючая грязь. Абубекир разделся, взял заступ и ведро и спустился в колодец, который имел около 2,5 м глубины. Всю грязь выбрали и затем вычерпали еще раз воду, которая набралась на место грязи. После этого вода стала такой, которую животные пили хорошо, а после их водопоя набравшаяся вода годилась и для нас; она чуть пахла сероводородом, но при кипячении этот запах исчезал.
В этой роще мы простояли дней пять. Большие тополя давали тень, корм и топливо были в избытке, а осадочная свита, слагавшая берега долины р. Дям и расчлененная на ее восточном берегу южнее гряды Хара-арат на странные формы, похожие на развалины, требовала изучения. Гайса называл эту местность Урхо, или Орху, а я наименовал ее «эоловый город», то есть город, созданный эолом. Красивые или оригинальные формы выветриванья я встречал уже не раз во время своих путешествий, но такое обилие их на ограниченной площади и разнообразие форм я видел впервые и не жалел затратить несколько дней, чтобы изучить и описать их подробнее.