За тихой и темной рекой

Рем Станислав

— Шуга рано пошла, ледоход. Обычно в конце апреля начиналось, а тут чуть ли не в самом начале месяца.

— В каких числах? — насторожился Олег Владимирович.

— Так восьмого! Воскресенье было. Только мы в церковь-то сходили, и началось. Да с таким треском! Два дня лёд ломало, да торосило. А потом льдины по реке несло дней двадцать… Владимирыч, ты чего?

Белый смотрел на реку, сжав скулы так, что видно было, как желваки перекатываются.

— Говоришь, восьмого, — медленно произнёс, он. — А полк в Благовещенск

прибыл десятого.

— И что?

Олег Владимирович отвечал тихо, так, чтобы его мог слышать только атаман.

— А то, что уже двадцать пятого апреля в Токио знали не только о его прибытии, но и о том, как он расквартировался. — Белый снова посмотрел на реку. — И каким образом им доставили сведения, если шёл ледоход?

Семён Петрович обмахнул рукавом лицо, подошёл поближе.

— На джонке. Я тебе, Владимирыч, больше скажу. Знаю, откуда китаёзам отвезли весточку.

— И откуда? — недоверчиво спросил Белый.

— Отсюда, — Картавкин кивнул на темнеющий песок. — Вот с этого самого места. И не удивляйся. К Благовещенску во время шуги ни одна лодка не пристанет. Её мгновенно разобьёт, либо о пристань, либо о камни. Потому во время ледохода ходи плавают либо ко мне, либо к Зазейской, где переправа. А там пристань порушило ледоходом, вот и выходит, весточка через нашу станицу ушла.

— И много рисковых китайцев есть, чтобы между льдинами через реку идти?

— Не очень. Но имеются. Тут опыт требуется. И характер. А у них ещё, плюс ко всему, голод. Он сильней всего толкает. Месяц без еды посидишь, никакой лёд будет не страшен.

— Так. Давай прикинем. — Белый опустился на лестничное бревно. Картавкин присел рядом. — Десятого полк прибыл в город. Суток двое им понадобилось разместиться. Плюс сутки на сбор полной информации об офицерском составе полка. С китайской стороны требуется суток пять, чтобы информация поступила в Токио. Плюс суток двое, пока она дошла до нашего агента. Выходит, неделя, с двенадцатого по двадцатое. Вот тебе, Семён Петрович, и задача: вспомнить, кто из китайцев и кто из наших побывал у тебя в эти дни.

Картавкин махнул рукой по лысине:

— Подумаем. Вспомним. С ходями проще. Их по пальцам пересчитать можно. А вот с нашими… Тут столько народа толклось. И Кузьма Бубнов. И от Мичурина приезжали. И полицмейстера нашего, Киселёва, людишки тёрлись.

— А Бубнов зачем приезжал? — спросил Белый.

— Понятно — за овсом. Он, почитай, его у всех по берегу скупает.

— И почём?

— Семь копеек за пуд. — Картавкин с силой потёр шею. — Честно говоря, я бы с ним никаких дел не имел. Но полицмейстер, будь оно всё неладно, пристал словно лист банный: продавай ему, и всё тут. Второй год коммерцией занимаюсь. Себе в убыток.

— Отчего ж в убыток? — Белый попытался скрыть усмешку, но атаман её разглядел.

— Ой, будто сам не знаешь? Ты же вчера

в казармах был? Был. И про цены они тебе рассказали. У нас покупает по семь копеек, а продаёт-то по шестьдесят! А куда выручка? То-то!

— Бубнов может быть, — Белый решил использовать словарный запас атамана, — «тем человеком»?

— Нет, — уверенно мотнул головой Семён Петрович. — Себе в карман положить дармовую копейку завсегда положит. Не постыдится. А вот продать Отечество — нет. Он хоть и молоканин, а всё же веры христианской. Для него измена смерти подобна.

— Ладно. Ты, Семён Петрович, мне список по памяти составь. Буду проверять.

— И как же ты их, интересно, проверять-то станешь? Кто где…

— А ты мне и поможешь, Семён Петрович.

Картавкин хитро прищурился.

— Вот ты, Владимирыч, со мной вроде как советуешься, разговоры разные откровенные ведёшь. А вдруг я и есть «тот человечек»? А?

— Думал я и над этим. Да только если бы ты, Семён Петрович, хотел переметнуться на сторону, то бастион с ловушками здесь бы не строил. К тому же человек, который продал сведения, знает поболее твоего.

Он ведь сообщил не только о прибывших артиллеристах. Так-то, Семён Петрович. — Белый поднялся, отряхнул с одежды песок, сказал: — Если сам вычислишь китайца, не трогай его, просто последи, и всё. Позови меня. Он только связник, не более. А нам нужна крупная рыба.

— Обижаешь, Владимирыч. Тям имеем. Ну а ежели китаёзы нападут раньше, и тот промеж них будет или, предположим, попадётся моим людишкам? Сам понимать должен, всякое случается.

— В таком случае, спрячь его, но так, чтобы ни одна собака не смогла до него добраться раньше меня.

Как только дрожки, разбрызгивая из-под колёс грязь в стороны, вывернули на улицу Большую, Киселёв поинтересовался:

— Вы куда китайцев девать собираетесь, Анисим Ильич?

Кнутов поморщился: вот, не успел прийти в себя, а уже расспросы.

— Старика и второго, того, что стоял с камнем, приказал привести к нам. Остальных— по домам.

— А чего не заперли в сарае? После бы допросили.

— Толку-то? Они же, господин полковник, уже сговорились. Пока возле стены топтались. Будут петь в одну дуду. Да я так думаю, что они всего-то и не знают. Один драку начал, другие ввязались. Допрашивать тех двоих нужно.

— И то верно. — Киселёву было неприятно осознавать, что он в присутствии подчинённого бухнулся в обморок. Ещё хуже становилось от мысли, что тот не просто видел его беспомощное состояние, но и ничего не сделал, чтобы привести начальство в чувство. Мерзавец! — Анисим Ильич, завтра с утра жду вас с докладом по делу Кузьмы Бубнова.

— Слушаюсь, господин полковник.

— Кстати, где наш столичный гость?

— Сегодня рано утром выехал в Марковскую.

— В управе не появлялся?