За тридевять планет
Шрифт:
И вот на другой день после того, как Шишкин поселился у Фроси, я подслушал разговор (случайно, разумеется), который заставил меня помахать ручкой.
Помнится, было утро. Шишкин, только что умывшись, топтался во дворе с мохнатым полотенцем через плечо. Фрося стояла рядом. Она, должно быть, подметала двор, остановилась передохнуть и завела тары-бары со своим квартирантом. А может, и просто так вышла, не знаю. Да это и не имеет значения. Важно, что они стояли рядом и разговаривали.
— Зовут меня, как Плеханова,- Георгий Валентинович. А в институте звали просто Жорой. Так и ты зови,- услыхал
— Дразнить будут,- засмеялась Фрося.
— Почему — дразнить?
— Был у нас Жора… Как пойдет по деревне: «Жора-обжора!» — проходу не дают.
— Жора-обжора… Не подходит! А если Георгий Валентинович? Длинно… Ты вот что, Фрося, зови меня так: Плеханов… Повтори: Пле-ха-нов!
Фрося повторила.
— Великолепно! Лучше не придумаешь! — обрадовался Шишкин.
Но радовался он, кажется, рано.
— Так Плеханов же был? — вдруг ошарашила его Фрося.
— Смотри ты, Фрося знает Плеханова!
— А кто же его не знает?
— Ты, может, читала и его знаменитый труд «К вопросу о монистическом взгляде на историю»? Не читала? — Слышно было, как Шишкин вздохнул.- Ну ничего, это дело поправимое. Главное, знать, что был такой — Плеханов, а что он написал и написал ли чтонибудь, не имеет значения.
Они умолкли. И эта пауза в разговоре была мне как раз на руку. Стоя у калитки, под развесистой березой, я задумался о превратностях случая. Шишкина назвали, как Плеханова, а вот меня — как английского короля. Почему? Зачем?.. Ну, Георгий — это еще куда ни шло. Юрий, Егорий, Георгий — так называли людей еще в древней Руси. Даже святой есть — Георгий-победоносец. Я не видел, но говорят — есть. А Эдуард…
Еще в юности моя маманя прочитала про какого-то Эдуарда, влюбилась в него, и вот результат: дочь назвала Шарлоттой, а сына — Эдуардом… Носи теперь это клеймо всю жизнь. И здесь и там. Ведь и там, на другой планете, тебя будут звать Эдуардом, а не Иваном, не Сидором и не каким-нибудь Пантелеймоном.
Я хотел было выйти из-за калитки и предстать перед Шишкиным-Плехановым (мне надо было именно к нему, к Шишкину), как вдруг опять послышались голоса, и я опять остался в своем укрытии. Я только присел на лавочке и закурил, и так сидел, пуская дымок, и слушал.
Мне могут заметить, что это свинство — подслушивать. Согласен, свинство. Самое настоящее свинство. Но возьмите в расчет и вот что. Произошло это совершенно случайно, без всякой инициативы с моей стороны.
Я не делал никаких попыток навострить уши, принять более удобную позу, словом, непременно подслушать.
Ничего подобного! Просто я подошел и стал, а потом и сел да еще закурил, вот и все.
— А вы на мотоцикле ездить умеете? — спросила Фрося.
— И на мотоцикле, и на тракторе. Я инженер, Фрося, а инженеры — они все умеют,- сказал Шишкин.
— Тогда у меня с вами разговор будет. Секретный.
— Я слушаю.
Фрося, чувствую, даже подрастерялась.
— Ой, что вы!.. Это потом… Завтра…
Но ждать Шишкин не хотел.
— Зачем же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Давай свои секреты, я слушаю.- Он подошел к Фросе вплотную и склонил голову, как делают, когда выражают готовность слушать.
— Уж не знаю, как и сказать… Еще смеяться
— Мотоцикл? — совсем оторопел Шишкин.
— Ага, мотоцикл.
— С тележкой?
— Ага, с тележкой.- Фрося начинала сердиться. Ее, наверно, раздражала бестолковость инженера.
— Ну, дом — это понятно. А мотоцикл… Зачем он тебе?
— Надо.
— А все-таки?
— Надо! Вот так надо!
— Нет, раз начала, выкладывай все до конца.
Я затаил дыхание, напряг слух. Уж больно все это интересно было — как в кино… Даже интереснее, чем в кино. Там заранее знаешь, чем все кончится. Поженятся или разведутся — одно из двух… А здесь попробуй угадать, какое еще коленце выкинет Фрося!
И она выкинула — не заставила себя ждать. Есть, мол, у нас тут Эдька Свистун… (Это она про меня, это меня зовут Эдька Свистун.) Дескать, люблю я его, черта, а он ноль внимания. И все в этом роде, даже повторять стыдно…
Вообще-то из скромности мне надо было встать и уйти. Но какая-то неведомая сила удержала меня.
Я, правда, подался немного в сторону, однако все равно было слышно. Все, все слышно. Пусть это свинство, свинство, признаюсь. Зато ведь и узнал я кое-что такое, о чем раньше не имел понятия. Во-первых, я узнал, что я не очень и красив, скорее наоборот, и, во-вторых, что иметь мотоцикл — моя мечта. («Откуда ты знаешь мои мечты?» — подумал я.) Конечно, лучше было бы сразу купить «Москвича» или «Волгу», тогда все было бы наверняка, без проволочек, но на «Москвича» у нее средств не хватает.
— Что ж, покупай! Пригоню…- Шишкин повесил полотенце через плечо и шагнул к порогу.
— Спасибо, Георгий Валентиныч,- обрадовалась Фрося.
Мне тоже надо было идти. Но Фрося смотрела в мою сторону, я боялся, что она увидит меня, и сидел не двигаясь. Наконец она отвернулась, я быстренько вскочил с лавочки и, делая вид, будто прохожу мимо, затопал дальше. Я даже стал насвистывать, как делают люди, когда им все до лампочки.
«Нет,- думал я,- врешь, меня не купишь. Никакими мотоциклами не купишь!» Мне было жалко Фросю, по-человечески жалко, но что я мог поделать? И вот однажды, когда мы посмотрели какое-то иностранное кино и вышли из клуба, я не пошел ее провожать. Не пошел, и все. Помахал рукой, сказал: «Адье!» — что значит «будь здорова»,и свернул на свою улицу.
В ту ночь, помню, спалось мне плохо. Я лежал и думал о том, что такое любовь и можно ли купить ее.
В общем выходило, что можно. Мой батяня — человек, что называется, с житейским опытом, у него полно всяких военных и послевоенных связей. Воспитывая меня, своего отпрыска, и других отпрысков, он любил приводить примеры, как не надо делать. Это он называл воспитанием положительных идеалов отрицательными средствами.
Бывало, вечером соберемся за столом, он и начинает:
— Учись, оболтус! Хватит футбол гонять, от этого ума не прибавится. Вот Катя, дочка Николая Николаевича… Институт окончила, замуж вышла…- Он делал паузу, как бы давая мне время подумать, и тем же тоном продолжал: Впрочем, если говорить правду, а мы всегда должны говорить правду, тут совсем, совсем особый случай.