За все в ответе
Шрифт:
Дорогой товарищ, я счастлив, что этим письмом имею возможность духовно и душевно приобщиться к вам. Как и вы, я был ранен в 18-м году, с тех пор прикован к постели и думаю о главных вопросах жизни. Лишь в редкие минуты, когда болезнь отступает, я могу взять кисти и краски, чтобы писать картину о грядущем царстве равенства и братства, когда человек действительно будет красив, окрылен и свободен. Я назову ее «Синие кони на красной траве». Я знаю, что не увижу этого царства.
Зажигается лампочка под зеленым абажуром на столе в кабинете Ленина.
Луч прожектора освещает у портала а р т и с т а, который в нашем спектакле будет играть роль Владимира Ильича Ленина. Пока ничто нам об этом не говорит, может быть, только чуть-чуть — костюм, похожий на ленинский, и галстук — тоже в горошек. Портретного грима нет. Этот принцип распространяется на всех актеров, играющих роли исторических деятелей.
А р т и с т. В сентябре двадцатого года стояли необычайно ясные и теплые дни золотой осени. Владимира Ильича Ленина мучила бессонница. Усталый, вымотанный за день напряженной работой, он и ночью не мог отдохнуть. В один из последних дней сентября Крупская настояла на приглашении доктора Обуха — старого партийного товарища, которого Ленин очень любил как человека и которому доверял как врачу. Протелефонировав Обуху и договорившись о встрече, Владимир Ильич медленно направился в свой рабочий кабинет. (Входит в кабинет.) По просьбе скульптора, который работал в эти дни над его портретом, проверил, высохла ли за ночь тряпка, прикрывавшая бюст (проверяет), полил ее водой из банки (поливает), сел за стол (садится), взглянул на первую страницу «Правды», где были напечатаны вести с мест (быстро просматривает газету), еще раз перечитал письмо от юного художника, полученное накануне (читает письмо)…
На наших глазах должен произойти процесс внутреннего перевоплощения артиста.
…И только тогда попросил секретаря пригласить Владимира Александровича Обуха, когда тот приедет. (Снимает пиджак, вешает его на стул, развязывает галстук.)
В кабинет входит а р т и с т, играющий д о к т о р а О б у х а.
О б у х. Доброе утро, Владимир Ильич!
Л е н и н. Доброе, доброе, Владимир Александрович.
Рукопожатие.
Простите, что я вас оторвал от действительно больных людей. Это все Надежда Константиновна — пристала с ножом к горлу, а Мария
О б у х. С таким дуэтом я бы тоже не совладал. Ничего, мы сейчас с вами посидим, поговорим, успокоим домашних и сами успокоимся. А раздевались зря, я вас слушать не собираюсь, а вот мерзавочку прощупаю…
Л е н и н. Вы о пуле?
О б у х. О ней, голубушке. Где она там у вас, подлая?
Л е н и н. Там, где вы ее оставили два года назад.
О б у х (прощупывая шею больного). Тогда здесь она должна быть, мерзавочка… Скажите, пожалуйста, — на месте! Вот она, вот она. А вторая глубоко, ее только лучами достанешь… Так, так. Не беспокоят вас эти нахалки?
Л е н и н. Не знаю. Нет, пожалуй.
О б у х. Убрать их к чертовой матери — и скорее! Так, так. На что жалуемся? Прошу прощения. Поставим вопрос правильно: на что считают необходимым пожаловаться сестра и жена? На бессонницу?
Л е н и н (улыбаясь). В этом вопросе я бы к ним, пожалуй, присоединился.
О б у х. Давно страдаете?
Л е н и н. Давненько.
О б у х. Невелика тайна, могли бы и раньше поделиться. Головные боли?
Л е н и н. Это, пожалуй, самое неприятное.
О б у х. Часто?
Л е н и н. Слишком.
О б у х. Ощущение, что сжимается стальное кольцо?
Л е н и н. Пожалуй.
О б у х. Не замечали: в глазах, особенно по краям, могло появиться некое дрожание, мы говорим — мушки бегают?
Л е н и н. Бывает.
О б у х. Устаете быстро?
Л е н и н. Пожалуй. Да, значительно быстрее, чем раньше.
О б у х. Так… так… ручку извольте… Пульс напряженный. Так. Очень хорошо. Отлично. Правильно. И здесь… все верно. Хорошо.
Л е н и н. Что, плохо дело?
О б у х (улыбнувшись). Пустяки. Одевайтесь. (В зал.) Всю свою жизнь доктор Обух будет помнить это утро и этот тревожный и пронзительный взгляд, который требовал от него правды и только правды. Как опытный врач, Владимир Александрович сделал все возможное и невозможное, чтобы задержать развитие болезни, а пока… пока предстоял трудный разговор.
Л е н и н (завязывая галстук, весело). Ну и как? Сколько мне осталось?
О б у х (в тон). А сколько нужно?
Л е н и н. Запрашивать с походом?
О б у х. Но по-божески…
Л е н и н (весело). На все про все… чтобы синие кони да еще на красной траве… мне нужно… лет двадцать пять. Что, запросил?
О б у х. Я бы прописал, но ведь с вами, батенька, иметь дело — хуже некуда. Уговоры наши и беседы — так, простое сотрясение воздуха. Вот возьму сейчас нарочно запугаю, навру с три короба, и разбирайтесь!
Л е н и н. У вас не получится. Вы врать не умеете.
О б у х. Еще как умею!
Л е н и н. Глаза выдадут.
О б у х. Тогда я не с вами буду разговаривать, а с двумя милыми особами, которые к моим словам отнесутся всерьез.
Л е н и н. Помилуйте!
О б у х. Нет, не помилую. Макушки-то опять не видно, весь в работе утонул, а что обещали? Когда бы я ночью ни шел мимо — окно горит. Вчера в двенадцать ночи вы вполне могли сказать: «Начинается шестнадцатый час моего восьмичасового рабочего дня».