За все в ответе
Шрифт:
Г р у я. Боже мой, да с кем мы только коров не пасли, под какими Ивами в камушки не играли!
К э л и н. Да, но насчет Марии старики уже тогда нас предупреждали: ребята, имейте в виду, Мария — сиротка, и те, что играют с ней в камушки, те и должны будут заботиться о ней потом…
Г р у я. Но ведь потом, когда мы подросли…
К э л и н. Потом пошли посиделки: один раз ты Марию проводишь домой, другой раз — я. Я-то все больше помалкивал, а у тебя уже тогда язык был подвешен что надо. Ты уже тогда забивал ей голову всякой чепухой, и старые люди, видя, как она развесила уши, говорили: ребята, имейте в виду…
Г
К э л и н. Не тебе об этом спрашивать. У ней и был-то всего один мешок кукурузы, и в прошлом году, когда ты был у нас председателем, ты же ей и велел свезти тот мешок и сдать государству. Она не посмела тебя ослушаться, потому что любила тебя. Свезла свой мешок, а теперь вот гибнет. Ты угробил ее, Михай.
Г р у я. У нее была большая недоимка, нужно было хотя бы частично ее погасить. Меня тоже не жалели — лупили директивами так, что успевай только поворачиваться…
К э л и н. Ты меня за дурачка не считай. Я и сам во время ночных дежурств начитался достаточно тех директив, но не помню, чтобы хоть в одной шла речь о том, чтобы одинокая девушка свезла свой последний мешок.
Г р у я. Послушать наших крестьян — у них каждый мешок последний, но потом, глядишь, появляется еще один, и тоже последний…
К э л и н. Марии ты мог бы и поверить, но ты был зол на нее. Ты не мог простить бедной девушке, что пока мы воевали…
Г р у я (после долгой паузы). Ну ладно, оставим это. Что там у нее? Слегла, опухла?
К э л и н. Да нет, не слегла и не опухла, но, понимаешь, от недоедания у нее стали волосы выпадать. Прямо, знаешь, целыми прядями. А девушка она статная, видная из себя, ей еще замуж нужно выйти.
Г р у я (порывшись в кармане). Галочка!
Входит с е к р е т а р ш а, девушка-блондинка.
Галочка, ты у нас генерал по этим делам. Как бы мне отоварить пару талонов из карточек будущего месяца. Вот, зашел односельчанин…
К э л и н. Друг детства.
Г р у я. Ну да… Так вот, хорошо бы передать туда в деревню хотя бы буханку, а карточки у меня все вышли…
Д е в у ш к а - б л о н д и н к а (выходит и тут же возвращается). Вот, три талончика. Как раз буханка и будет.
Г р у я. А ты-то как выкрутишься?
Д е в у ш к а - б л о н д и н к а. Ничего, выкручусь. На худой конец, нас же раз в день кормят.
К э л и н (после того как девушка ушла, восхищенно). А волосы, бог ты мой, какие у ней волосы! С ума сойти…
Г р у я (сухо). Она их не в нашем учреждении получала. Они ей от папы и мамы достались. На вот. Зайди через дорогу в продмаг, возьми буханку. Половину маме отнеси, половину отдай Марии.
К э л и н. Ну а кроме хлеба и привета что мне еще Марии передать?
Г р у я (вспыхнув). Да никакого я ей привета не собираюсь передавать! Отнеси хлеб, положи на стол, до свидания и будь здоров.
К э л и н (возвращая талоны). Ну нет, если так стоит вопрос, лучше не надо. Я не какой-нибудь дикарь, я не могу войти в дом девушки,
Г р у я (подумав). Ну, сбрехни там что-нибудь от себя, только не много и без намеков… так, два-три слова…
Входит д е в у ш к а - б л о н д и н к а.
Д е в у ш к а - б л о н д и н к а (взволнованно). Михаил Ильич, срочно, Москва на линии!
Г р у я. Бегу! Ну, будь здоров, Кэлин, и смотри не потеряй карточки!
Поздние сумерки. Холодный, непротопленный дом. Укутанная в старую шаль М а р и я сидит, уставившись в одну точку. Отщипывает маленькие кусочки от принесенного Кэлином хлеба и думает, думает о чем-то про себя…
М а р и я. А что, там, где Михай работает, там есть и барышни?
К э л и н. Нет, одних парней понасовали по комнатам. Правда, в самом конце коридора сидит какая-то накрашенная гусыня. Бегает туда-сюда, но ты же знаешь, что Михай терпеть не может накрашенных. Как только покажется в дверях, он ей тут же — кыш, чертова кукла!
М а р и я (прыснув). А он не осунулся, в той же гимнастерке ходит?
К э л и н. И гимнастерка та же, и сапоги и галифе те же, что и раньше. Но лицом, правда, спал — не то служба заела, не то тоска извела. Как увидел меня в окошке, прямо весь просиял. Тут же распустил собрание, принялся меня обнимать и прямо не знал, как бы меня получше принять, куда бы получше усадить… Тут как раз стали им развозить хлеб по кабинетам. Схватил он свою буханку и говорит: пошли, я маму давно не видел, по Марии, говорит, соскучился… Вышли мы вдвоем, перешли железнодорожную насыпь, уже стали было спускаться полями к тем прудам, как вдруг с насыпи кто-то заорал: «Товарищ Груя, товарищ Груя!»
М а р и я. Та, накрашенная, кричала?!
К э л и н. Представляешь, она. Говорит, Москва на линии. По прямому, говорит, проводу…
М а р и я. А что значит — Москва на линии?
К э л и н. Это значит, что великая столица тебя приметила. Окликнула, и, стало быть, в одном конце — ты, в другом конце — Москва. Больше ни одной живой души на линии, и никто даже не имеет права строить догадки, о чем между вами шел разговор…
М а р и я. Как бы его та барышня не запутала…
К э л и н. Ну да, его запутаешь! Он, если хочешь знать, во время войны, когда мы стояли в Австрии, заходил даже в театр оперы и балета и ничего, живой вышел.
М а р и я. Но, однако, как только она его окликнула…
К э л и н. Вернулся, потому что Москва вышла на линию. Дисциплина! Но видела бы ты, как он опечалился, когда мы расставались! Отдал мне буханку, сказал: подели ее пополам, половину занеси маме, другую половину, говорит, отдай той, о которой я день и ночь, где бы я ни был, с кем бы я ни был…
Берег речки.
Старая Ива, под которой живут голоса.
Г о л о с Г р у и (свирепо). Ты что делаешь, сукин сын! Ты чего городишь?!