За все в ответе

Гельман Александр

К э л и н. Разве в этом городе на «здравствуйте» принято отвечать «в чем дело»?

З а с е д а ю щ и й. Чего-чего?!

Г р у я. Оставьте, это мой односельчанин.

К э л и н. Друг детства и школьный товарищ.

Г р у я. Ну да, ясное дело, раз односельчанин… А слушай, друг детства и школьный товарищ, тебе там в приемной не говорили, что тут идет совещание?

К э л и н. У меня срочное дело.

Г р у я. Более срочное, чем то, которое мы тут обсуждаем?

К э л и н. Во сто крат.

Г р у я. Что ж, если во сто крат, тогда, конечно, крыть

уже нечем. (После паузы.) Ладно, товарищи. Основное мы так или иначе прикинули, и, если не возражаете, остальное — в рабочем порядке…

З а с е д а ю щ и е уходят, и в кабинете остаются двое старых друзей. Один — в дверях, другой — за столом.

Садись, чего торчишь в дверях?

К э л и н. Я не приучен, чтобы в чужом доме, без приглашения…

Г р у я. Не валяй дурака. Врывается, понимаешь, как дикарь, когда совещание идет полным ходом, и никакого ему разрешения не надо, а тут, видишь ли, он стесняется, не может сесть без разрешения… Да не там, садись вон сюда, поближе.

К э л и н. Я проехал двести восемьдесят пять километров, и если ты верен нашей дружбе, то оставшиеся пять шагов сделаешь сам навстречу мне, так чтобы мы смогли поговорить на равных…

Г р у я (улыбаясь, выходит из-за стола, идет и садится рядом). Слушай, откуда у тебя столько гонору? Помню, на тебе еще штанов порядочных не было, а уж гонору хоть отбавляй.

К э л и н. Этот гонор у нас в деревне называется чувством достоинства.

Г р у я. Ах да, чувство достоинства… Твоего деда, помню, Господарем прозвали. (Вошедшей секретарше.) Галочка, принесите, пожалуйста, два чая.

К э л и н. Три чая.

Г р у я. Ты хочешь выпить сразу два стакана?

К э л и н. Но… Разве эта барышня не будет с нами пить чай?

Д е в у ш к а - б р ю н е т к а. Спасибо, но на работе нам не полагается чаи распивать.

К э л и н (после ее ухода). Жаль, а то она мне очень уж приглянулась. (После паузы.) Она тебе кем приходится?

Г р у я. Она мне секретаршей приходится.

К э л и н. Ну, дай бог, как говорится, дай бог.

Г р у я. Дай бог. (После того как принесли чай.) Как там у вас дела, что нового?

К э л и н. Плохи наши дела, очень плохи. Сеем, когда все сроки выйдут, убираем, когда пора уборки прошла. Кушать садимся, когда весь аппетит перегорел.

Г р у я. Чего так долго раскачиваетесь?

К э л и н. Да потому, что чуждые элементы одолевают. Я вот конефермой заведую. Зерна не хватает — ладно, фураж завозят черт-те когда — ладно, так ведь крыши конюшен протекают! Как только набежит тучка, спины лошадей в конюшнях лоснятся, точно они с пахоты вернулись. Пахоты, однако, не было — просто дождик прошел. Хорошо, когда лето, а поздней осенью я прямо неделями маюсь без сна.

Г р у я. Отчего же не спишь?

К э л и н. Заботы

не дают заснуть. Лошадей жалко. Мне кажется, что они знают меня в лицо, знают, какие высокие полномочия на меня возложены. Сквозь сон врываются ко мне табуном и спрашивают: что же ты, товарищ заведующий?! А что заведующий может!

Г р у я. А председатель?

К э л и н. Дак он и есть главный вредитель.

Г р у я. Я понимаю, что он вредитель, но насчет крыш-то для конюшен что он говорит?

К э л и н. А, послушать его — так прямо сам Карл Маркс наказал не перекрывать старые конюшни. Он говорит, что для коллективного хозяйства лошадь бесперспективна. Вместо того, говорит, чтобы потратить сто рублей на крыши, я, говорит, лучше куплю запчасти для тракторов на те же деньги. Чуждые элементы, они, знаешь, умны и начитанны, ну да мы тоже не лыком шиты. Я его проучу. С тем вот и приехал.

Г р у я. Что же ты собираешься предпринять?

К э л и н. Хочу добиться, чтобы лишили его власти.

Г р у я. То есть как — лишить власти?! Отстранить?

К э л и н. Его отстранишь! Там без конвоя ничего не выйдет.

Г р у я. Ну зачем так прямо с ходу калечить человеку жизнь! Можно ведь и поговорить с человеком и поспорить…

К э л и н. Да было, все было! Ничего не помогает. Ты не знаешь, куда мне обратиться по вопросам конвоя?..

Г р у я. Да, понимаешь ли, боюсь, что из этого ничего не выйдет — у них там ремонт идет полным ходом.

К э л и н. Тоже мне, нашли когда ремонтироваться…

Г р у я. Ты где остановился, в какой гостинице?

К э л и н. Туда не пускают. Говорят — сначала в баню сходи, а то конюшней воняет, а баня — что она даст! Сапоги и шинель в бане не оставишь. Так что я устроился на вокзале — часика два за ночь подремлю на скамейке, и тут же тебе — кофе с булочкой по утрам. Выпил кофе, закусил булочкой, закурил и пошел. Чисто, культурно.

Г р у я. И долго ты собираешься баловать себя по утрам кофием да булочкой?

К э л и н. Да как тебе сказать… Сегодня какой день? Суббота?

Г р у я. Суббота.

К э л и н. Ну, денька два я еще побуду…

Г р у я. А почему ты спросил, какой сегодня день?

К э л и н. Вот те на! Раз мы из колхоза, то нам уже не нужно знать ни какой день, ни какое число?..

Г р у я. Что-то ты о Марии долго не заводишь разговор.

К э л и н (после большой паузы, устало). А, живет себе. Здоровая, веселая, такая же красивая.

Г р у я. Что же ты на ней не женишься, раз вон сколько лет прошло, а она все такая же красивая?

К э л и н. Да ну, какой там из меня жених! Война когда кончилась, а на мне та же шинель, те же сапоги. К тому же вокруг нее уже вьется какой-то тип, так что об этом и заговаривать-то уже поздно.

Г р у я. Что за тип?

К э л и н. А бог его знает — не то южанин, не то северянин. Специальность у него тоже какая-то неопределенная — не то санинструктор, не то санинспектор, только не по нашей части, а по линии животноводства. А так — красив собой, хорошо одевается и потрясающе свистит…