За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье
Шрифт:
— В котел его, — засмеялись солдаты. — Будет суп понаваристее.
— А шкурку на шапку.
— Перебьетесь. — Чепела вышел из землянки. Когда вернулся, Панченко спросил:
— Прихлопнул мыша-то?
— Отпустил. Пусть живет…
Чепела лег на нары рядом со мной, свернул самокрутку:
— Зверинка маленькая — ну что в ней особенного, а растревожила: деревню вспомнил. Леса у нас кругом, поля. Хорошо…
Заброшенный хутор в горах. Жители бежали от войны. Сидим в покинутой хате, в выбитые окна задувает
— Ну и птаха, — покрутил головой Панченко. — Как заорала, каналья! А когти-то, когти…
С любопытством разглядываем филина, он топорщит перья, хлопает крыльями. Чепела принялся было рассказывать, как однажды днем в лесу на него сослепу налетел преследуемый лесными птахами филин, чуть не сбил с ног и…
— Слушай, — перебил Панченко. — А их едят?
Горы. Тяжелые, затяжные, как осенние дожди, бои. Дождь перестал, мы поднялись выше туч, вышли на луговину, стелется потревоженная холодным ветром поблекшая трава.
— Полонина, — сказал проводник-русин. — А вон там Русский перевал.
Над горами кружит воронье, перекликается хрипло, тоскливо. На лугу одинокий — в три обхвата — дуб, расщепленный молнией, на обломанном обугленном суку сидит большая черная птица. Мы подошли, но птица не улетела, только крылья распростерла да раскрыла клюв.
— Это ворон, ему сто лет, — сказал проводник. — Уже не летает, другие птицы его подкармливают.
Ворон! Вещая птица бесстрастно взирает на растянувшуюся колонну войск: повидал, наверное, на своем веку и такое.
— Как бы по этому дедушке не пальнул какой-нибудь дурень, — беспокоится Чепела. Но кто может гарантировать безопасность на войне?
Чепела ходил в санвзвод на перевязку — открылась старая рана. Вернулся веселый:
— Угадайте, что я вам принес?
— Неужто бутылку?
— Кто о чем, а Панченко — о горилке. Закройте-ка дверь поплотнее. — И Чепела вытащил из брезентового солдатского вещмешка рыжего котенка.
— Кошеня, — разочарованно протянул Панченко. — И охота тебе всякую дрянь подбирать? То пса блохастого притащил, теперь кошку. Этак нам скоро из землянки бежать придется.
— А ты зимовать здесь собрался? Воевать не думаешь? — насмешливо спросил старшина. Панченко обозлился:
— Вам смешки! А какой может быть смех, если наш зверолов все, что ни поймает, в землянку тащит. Забыли, как он летом ужа приволок? Сколько я ночей из-за него не спал!
— Зато мы спокойно спали, от храпа твоего избавились. А ты стал рот закрывать, боялся, что змея заползет.
— Уноси, уноси своего кота. Они вонючие.
— Ничего подобного! Впрочем, не нравится — не нюхай. К тому же это не кошка, а рысь.
Мы обступили пулеметчика; рысенок был симпатичным — густая, мягкая шерстка, рыжеватая на спине, куцый хвостик, на ушах кисточки. Он пытался вырваться
— Что ж нам теперь с ним делать?
— Зачислим на полное довольствие, — улыбнулся Чепела. — Пусть отъедается на солдатской каше.
Солдаты повернулись ко мне — что скажет командир? Все ждали моего решения, а я отдал приказ, совершенно не сообразующийся с требованиями Боевого устава пехоты:
— Рысенка взять. Кормить-поить. Пойдем в наступление — отпустим, занесем в лес.
Чепела вытянулся в струнку: «Есть!» Рысенок выскользнул из его рук и спрятался под нары.
Вскоре он перестал дичиться, сделался всеобщим любимцем, а в нашу землянку началось паломничество: какой-то шутник пустил слух, что разведчики где-то поймали и держат у себя тигренка. С едой у рысенка проблем не было никаких, со всех сторон что-то ему несли, а аппетит у зверька оказался отменный.
Ночами он путешествовал по землянке, прислушивался к возне шуршащих в соломе мышей, быстро пробегал по неровному земляному полу, ловко взбирался на подпиравший потолочную балку столб. Однажды он прыгнул оттуда на голову спавшего Панченко, сержант спросонок завопил, переполошил всех. С тех пор Панченко возненавидел рысенка и, когда в землянке никого не было, мучил и бил бедного звереныша.
Рысенок стал пугливым, днем забивался под нары, и его невозможно было найти, никто из нас не понимал, что с ним стало; Чепела мрачнел.
Однажды к нам в землянку пришел командир полка. Я в это время пришивал подворотничок к гимнастерке, сидел в одной майке, Панченко брился, двое бойцов чистили оружие, остальные бездельничали, болтали, а Чепела играл со своим питомцем. Седой краснолицый полковник Стольников, человек суровый и строгий, остался этим очень недоволен, с ходу закатил мне головомойку, потом неожиданно утих и воззрился на стоявшего навытяжку Чепелу, на плече которого мирно умывался рысенок.
— Это что за образина? Цирк устроили? Хороша разведка, нечего сказать. Вот до чего твой либерализм доводит, лейтенант! Батюшки, да это же рысь!
— Так точно, рысь! — подтвердил Чепела. Полковник взял рысенка, погладил:
— Не боится, совсем ручной.
Я смотрел на командира полка и обступивших его солдат — каменная суровость их лиц исчезла, и все они, включая седого полковника, стали похожими на повзрослевших деревенских мальчишек, с интересом разглядывающих нечто любопытное.
Полковник опустил рысенка на пол.
— Вы хоть голодом его не морите? Нет? А теперь готовьтесь ловить другого зверя — мне нужен пленный.
На выполнение боевого задания ушло двое суток. Трудный был поиск, не обошлось и без потерь. Сдав «языка» в штаб, я вернулся в землянку и сразу же понял, что во взводе что-то стряслось. Старшина доложил, что за время моего отсутствия никаких чрезвычайных происшествий не произошло, но… Старшина замялся, подбирая слова:
— В общем, нашего рыся прикончили.