За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье
Шрифт:
Я вышел во двор, разыскал пустую консервную банку, плеснул в нее ковшиком воды из бочки, взял в сарае немного сена. Гордеич, развешивающий на заборе только что снятые волчьи шкурки, усмехнулся:
— Логово ладишь? Ну, ну…
Когда я вернулся, волчонок все еще стоял посреди комнаты. От воды он отказался, надо бы попросить у Гордеича для него молока, да язык не поворачивался — натерпелся лесник от волков предостаточно, в прошлом году волки загрызли телушку, которая вместе с коровой паслась невдалеке от дома. Корове удалось отбиться, но два дня спустя она погибла — раны, нанесенные волками, оказались смертельными. Покуда я раздумывал, как волчонка напоить, пришел Гордеич, принес немного мяса, нарубленного мелкими кусочками, положил на обрывок газеты:
—
Мы сидели на высоком крыльце, Гордеич курил, насмешливо поглядывал на меня:
— Намаешься ты с ним. Ох, намаешься!
— Похоже, ты прав, Гордеич. Я и сам так думаю.
— Пошто ж тогда вступился?
— Не мог я иначе — малыш ведь.
— Оно так. Но малыш подрастет — что тогда?
Я только руками развел — что тут ответишь? В тот день волчонок так и не притронулся ни к воде, ни к мясу, сидел в дальнем углу, таращил испуганные глаза. А ночью я проснулся от истошного лая — собаки буквально сходили с ума, рычали, визжали, заливисто лаяли, потом забились под дом; а из лесу наплывал тягучий тоскливый вой — волчица звала своего детеныша, оплакивала мертвых, выла до самого рассвета. Вот когда я узнал, что такой настоящий волчий вой — мурашки по спине бегали от завываний волчицы.
— Слыхал концерт? — спросил утром Гордеич. — Чует, проклятая, что волчонок живой.
На следующую ночь «концерт» повторился, выла волчица и днем, постоянно перебегая с места на место, наводила на четвероногих обитателей кордона страшную панику. Так продолжалось еще несколько суток, после чего вой прекратился, зато волчица напомнила о себе иным способом — утащила поросенка. Произошло это днем, когда Гордеич был в лесу. Я, как обычно, работал над рукописью, а пара поросят копалась в огороде, ревизуя убранные грядки. Короткий пронзительный визг, тотчас же оборвавшийся, известил о том, что одним питомцем у лесника стало меньше. Гордеич меня не упрекал, я же считал себя виновным в случившемся. Позднее мне пришлось ощутить себя виновным вдвойне, ибо лесник лишился еще и двух кур-несушек. Гордеич и на этот раз воздержался от упреков, но, потратив несколько дней, подстерег волчицу, метким выстрелом положив конец ее опустошительным набегам и ночным концертам.
А волчонок тем временем немного освоился, во всяком случае, доказал, что с аппетитом у него все в порядке, да и водобоязнью он не страдает. Когда я открывал дверь, звереныш шмыгал под стол, забивался под кровать, ночью же разгуливал по комнате, подкреплялся и весьма исправно делал то, что требовала природа, — пожертвованные Гордеичем для уборки тряпки целыми днями сушились за сараем на заборе.
Иногда мне удавалось получше рассмотреть волчонка: порой он отваживался покидать свое убежище и днем, принюхивался, вытянув длинную шею, к находящимся в комнате предметам, быстро перебегал открытое пространство — от стены к стене. Я пытался его приманить, протягивал кусочки мяса, очень хотелось, чтобы он взял пищу из рук, но, сколько я ни бился, ничего не получалось. Конечно, если бы я имел хоть какое-то представление о методах дрессировки животных, то, вероятно, поступал бы иначе, но я никакими приемами дрессировщиков не владел. Тем не менее отступать не хотелось, и я упорно, по нескольку раз в день пытался прикормить волчонка, заставить его брать пищу из моих рук, старался его приласкать. Обходилось это мне дорого, дрожащий от страха звереныш затравленно озирался, вырывался, неоднократно пытался меня укусить и нередко в этих попытках преуспевал.
И все же некоторые изменения в лучшую сторону происходили. Постепенно волчонок перестал меня бояться, на редкость трусливый прежде, теперь при моем появлении он не удирал, хотя и предпочитал держаться в некотором отдалении, близко не подходил, игнорируя все мои попытки его приманить. А однажды случилось чудо — волчонок медленно, шажок за шажком приблизился ко мне, схватил предложенный ему кусок мяса и юркнул под кровать.
Очень помогал мне приручить волчонка вислоухий щенок. Когда я принес щенка в комнату, волчонок по привычке
Постепенно волчонок освоился настолько, что стал вести себя в моей комнате как хозяин; бояться, шарахаться при первом же непонятном звуке перестал. Пора было переводить его в более подходящее помещение, в специально оборудованную вольеру, которую мы с Гордеичем соорудили за сараем. Лесник для этой цели пожертвовал большой кусок проволочной сетки.
К моей идее приручить волчонка Гордеич, в принципе ее не одобрявший, все же относился снисходительно, зато приезжавшие к нему охотники мою затею осуждали, а узнав имя волка, захохотали:
— Хорош дружок! Этому дружку зимой в лесу лучше на глаза не попадаться. Это он сейчас, пока мал, тихий, а вырастет, покажет, на что способен.
Однажды мы с Дружком пошли в лес, повел я его без поводка — волк о нем понятия не имел. В лесу он поначалу растерялся, от меня не отходил ни на шаг, потом немного освоился, но удрать не пытался, трусил за мной, как собачонка.
Привязываясь ко мне все больше, волчонок, когда его выпускали из вольеры, был счастлив и носился по двору совсем как расшалившаяся собака, подбегал, смотрел на меня, словно приглашая побегать с ним наперегонки. И я бегал, бросал волчонку палку, любая собака была бы этому рада и тотчас помчалась бы за палкой, волчонок же поступать так не желал, на палку не обращал внимания. У него были свои игры, он играл с приятелем-щенком, хотя давно перерос приземистого вислоухого коротышку, который постоянно путался у него под ногами.
Многое в поведении волчонка меня удивляло: когда я водил его в лес, он не пытался что-либо там отыскать, поймать какую-нибудь добычу, — иной раз хоть и гонялся за птицами, но в общем оставался равнодушным к окружающему миру, и я совершенно не представлял, что с ним станет, если отпустить его на свободу — сможет ли волчонок добывать себе пропитание. Гордеич мои сомнения рассеял:
— Ты за него не беспокойся, не пропадет. Денек-другой поголодает, а потом начнет разбойничать. И нечего удивляться — волку так и положено.
Стремясь научить волчонка выполнять простейшие команды: «Сидеть», «Лежать», «Ко мне», я потратил много времени и сил, но потерпел неудачу, хотя на мой голос волчонок реагировал, — услышав его, мчался ко мне со всех ног, однако дальше этого не шло. То, чему за каких-то полчаса можно научить любую собаку, на волчонка не действовало, но, скорее всего, он в этом не был виноват, просто-напросто я был никудышным учителем, очевидно, все заключалось только в этом.
Когда я подходил к вольере, волчонок метался по ней, проявляя бурную радость. Он любил, когда его гладят, прижимался к моим ногам, поднимал лобастую голову, подолгу смотрел на меня, и, казалось, счастью его не было предела.
Мне доводилось слышать о попытках приручения волков, и я очень жалел, что прежде никогда этой проблемой не интересовался: опыт других сейчас бы пригодился. И все же мне кое-что удалось. Дружок привязывался ко мне все сильнее, думаю, он даже полюбил меня и очень скучал и тосковал, когда я уходил. Ему нравилось находиться рядом со мной, когда я работал, волчонок в это время всегда лежал под столом и устраивался так, чтобы головой касаться моих ног. Когда я гладил волчонка, называл по имени, все еще надеясь, что он привыкнет и станет как-то откликаться, реагировать на него, Дружок склонял голову набок и смотрел на меня исподлобья, силясь понять, что я от него хочу.